Профессор Влад

Неделю спустя, когда я, возвращаясь из университета, шагала мимо остановки к дому, сзади меня торжествующе прогромыхал трамвай; сознание моё, введенное в заблуждение не успевшей забыться привычкой, не сразу зафиксировало радостный факт — и поняло, что к чему, лишь когда я, придя домой и пообедав, разложила перед собой черновики неоконченных курсовых. Ура-а-а!!! Закончилось, наконец-то, вынужденное самоистязание!.. Наутро, вскочив ни свет ни заря (я хорошо помнила, что по вторникам у Калмыкова две первых пары с пятикурсниками), я, подсев к трюмо, принялась причёсываться и краситься с особой тщательностью — накрасила даже нижние ресницы, что обычно ленилась делать! — и сама смутилась, поймав в зеркале свою мечтательную улыбку: глупо, ведь Влад и не думает на меня смотреть, зачем всё это… Да, может, за неделю он успел привыкнуть к более современному и удобному способу передвижения — и не придёт больше на остановку?.. Но счастливое, приподнятое настроение не оставляло меня, как я ни пыталась пригасить его разумными доводами; в таких вот эйфорических чувствах, едва не забыв прихватить сумку с конспектами, я полетела к остановке, как на крыльях… и ещё издали углядела шахматного короля в длинном тёмном пальто, узнавшего, очевидно, приятную новость, как и я, накануне — и теперь спокойно ожидающего, пока подплывёт к нему заветная ладья.

Ещё на втором курсе мы, студенты, узнали из лекций по социальной психологии, что общая беда — а уж тем более победа над ней — способна сблизить мало что врагов — патологических антиподов. Вот почему мне не стоило бы удивляться тому, что Влад, завидев меня, вместо того, чтобы нацепить на лицо кисло-брюзгливую маску, вдруг радостно заулыбался — и приветливо махал рукой всё время, пока я осторожно, боясь оскользнуться, семенила к нему. И всё-таки я удивилась и даже украдкой поозиралась вокруг — нет ли поблизости кого-нибудь другого, истинного виновника такого дружелюбия?.. Но нет — всё это относилось ко мне, — и пришлось волей-неволей поверить в несбыточное, когда Владимир Павлович, подпустив меня на расстояние голоса, бодро выкрикнул: — Здравствуйте, Юлечка!..

Тут, кстати, подошла и «Аннушка», такая обыденная и непринуждённая на вид, точно и не было недельной разлуки; Влад, который сегодня явно был в ударе, приветствовал её появление ещё более бравурно, чем секунду назад — моё. Тут я с лёгким испугом поняла, что сюрпризы продолжаются. Вскочив вслед за мной по скользким ступеням, с трудом протиснувшись (и меня заодно пропихнув) в салон, как всегда в этот ранний час набитый пассажирами под завязочку, предприимчивый Калмыков цепко схватил меня за плечо, энергично заработал локтем, внедряясь в самую гущу толпы — и, не успела я опомниться, как он, профессионально спекулируя на своей седой шевелюре и чувстве вины более удачливых попутчиков, отвоевал для нас парное местечко в середине вагона, куда мы в следующий миг и плюхнулись вдвоём — я, на правах ребёнка и дамы, у окошка, Влад рядом; довольный удачной операцией, он с облегчением выдохнул, крепко потёр руки и заулыбался:

— Ах, какое блаженство! — почти простонал он, поворачиваясь ко мне всем телом, а заодно и лицом, таким близким сейчас, что я, к своей досаде, не могла его разглядеть, — честно говоря, с детства не переношу метро… Ах, блаженство!..

«Как я вас понимаю!», хотелось крикнуть мне, — но профессор, вдруг сделавшись глух к моим эмоциям, как тетерев на току, в своей монотонной, размеренной манере уже повествовал — то ли мне, сидящей рядом, то ли окружившей нас недружелюбной аудитории, то ли самому себе — о своей жуткой фобии: он панически боится помпезного подземелья, всякий раз, что он спускается туда, ему кажется, что массивный потолочный свод, грозно высящийся над головами ничего не подозревающих граждан, вот-вот треснет и со страшным грохотом обрушится — и он, почтенный профессор, автор множества научных трудов и монографий, навеки останется погребённым в угрюмых земных недрах. Ни что иное, как страх смерти, в сущности… Сказав так, он вдруг насупился и замолчал — видно, мысль о смерти пришла ему на ум не впервые и угнетала его всерьёз. Образовавшаяся пауза позволила мне (хоть робко и сбивчиво, но всё-таки!) ввернуть, что мы и раньше уже встречались — нет, не на факультете, и не в прошлой реинкарнации, и даже не в виртуальной реальности, а у него дома, много-много лет назад: пусть вспомнит забавный случай с бюстиком Ильича…

— Так это был ваш дядя?.. — растрогался профессор. Он, оказывается, прекрасно помнил студента Антипова. Имя очень редкое — Оскар; и сам его обладатель тоже был, кажется, немного странным. Он, профессор, называл его про себя «Оскар Уайльд». Ха-ха.

Так, за светской беседой и забавными воспоминаниями об общих знакомых подъехали, наконец, к памятнику Грибоедова — и тут Влад, вспомнивший, наконец, кем я ему прихожусь, соблаговолил поинтересоваться моими «успехами»; узнав горькую правду, которую я теперь, как бы на правах давней приятельницы, могла от него не скрывать, он в притворном ужасе округлил глаза: