Профессор Влад

Сказала так и сама испугалась — то был первый раз, что я решилась так открыто нарушить негласное табу; я даже зажмурилась, уверенная, что братнина гипсовая маска уже вовсю жарит зажигательную тарантеллу. Но, осторожно приоткрыв один глаз, увидела: Гарри не только не рассержен — очевидно, мои язвительные интонации ни о чём ему не напомнили, — но даже ни капельки не смущён. Рассмеявшись, он заявил, что осветил мне лишь одну сторону дела — негативную; а есть ведь и другая, позитивная…

— Какая ещё «позитивная»? — равнодушно спросила я. — Это как шизофрения, что ли?..

Странно: только что я жмурилась в ужасе — как бы он чего не заметил! — а теперь мне вдруг захотелось плакать, именно потому, что он ничего не заметил. Только сейчас, в этот миг, я осознала то, чего так долго не хотела осознавать: в последнее время Гарри играл в моей жизни странную роль, о которой и не догадывался, а если б догадался — пришел бы в ярость.

Как ни любила я названого брата, но искала его общества, утешения — не из-за него самого. «Близкий человек», «развеяться» — все это ерунда… Он знал Влада, ненавидел его с такой же силой, как я любила, — и силой этой ненависти как бы нёс Влада в себе. Каким-то парадоксальным образом он заменял мне его. Пока он был рядом со мной, и Влад был рядом, и я всегда подсознательно это чувствовала — как бы ни притворялась перед собой, что давно всё забыла и утешилась.

И вот оказалось, что сам Гарри уже ничего не помнит, уже начисто выветрил из себя профессора, снова стал для меня названым братом, другом и только — и мне больше не удаётся отыскать в нём отражения собственных страстей… Мне вдруг стало так тоскливо, что я перестала даже злиться на него — и почти с интересом слушала, что, мол, этот его Славка может стать для меня, несчастной одинокой аутистки, спасением. Да-да, он, Гарри, долго думал и пришел к выводу, что мы просто созданы друг для друга. Дело в том, что весьма характерная (если не сказать специфическая!) внешность соседа, все эти годы баррикадой стоявшая на пути его романтических надежд, в моем случае может, напротив, стать залогом счастливого исхода:

— Ты же у нас — не совсем обычная девушка, — с двусмысленной улыбкой пояснил брат. — Мой дружок — это как раз то, что тебе нужно. Уж его-то ты никогда ни с кем не перепутаешь…

— Почему? — спросила я — теперь уже с искренним любопытством.

— Всё тебе расскажи. Нет, милая, эти дела невозможны без интриги, поверь моему опыту. Увидишь — сама поймёшь. А пока пофантазируй, помучайся в ожидании. Так будет лучше для вас обоих…

Он осторожно взял мою руку и поднёс к губам; больше мне ничего не удалось от него добиться. Когда Гарри хотел быть загадочным — а он хотел быть таким почти всегда, и это прекрасно ему удавалось, не исключая даже экстремальных случаев, подобных недавнему, когда он, отглаживая стрелку на брюках, уронил себе на ногу раскалённый утюг, но не уронил при этом достоинства, окаменев побелевшим лицом в гримасе возвышенного страдания, — выуживать из него информацию было бессмысленно. Как ни пыталась я в тот вечер узнать ещё что-нибудь о заманчивых свойствах моего будущего любовника, Гарри знай себе отмалчивался да коварно ухмылялся.

Но сладкий яд соблазна уже проник в мою душу. До сей поры мне не приходило в голову, что клин клином вышибают — и что, возможно, лучший способ избавиться от мучительных мыслей о Владе — это подыскать ему замену. А теперь мне стало казаться, что только в этом моё спасение, что одно только это и может вернуть мне душевный покой — и что сделать это надо как можно быстрее, пока Влад ещё не окончательно в меня врос… Итак, я всё чаще грезила о таинственном незнакомце, по словам Гарри, предназначенном мне самой судьбой, — и, признаться, мечты эти захватывали. Тем более что Гарри делал всё, чтобы разжечь во мне огонек любопытства. С присущей ему утончённостью он дразнил меня, преподнося свои замыслы в форме игривых намёков, а то и пышных, ярких, одурманивающих тяжёлым сладким ароматом восточных аллегорий — порой чересчур изощрённых для того, чтобы я могла уловить их суть без дополнительных комментариев.