Программист в Сикстинской Капелле

— Уберите руки от меня. Это мне не повезло — с братом и его друзьями. Чтоб вы знали, я вас всех презираю, ненавистные евнухи с отвратительными голосами и карикатурной внешностью. Вы позор Италии.

— Поймите, в существовании virtuosi не виноваты сами virtuosi. Мы всего лишь жертва… чьей-то жестокой игры.

— Я знаю, чьей. Это всё Папа. Говорят, из-за него даже один английский король перешёл в протестантизм.

— Знаю я этого короля, это Генрих Восьмой. Нашли, с кого брать пример. Но он всё-таки был королём Англии, а вот вам подобные выступления непозволительны. Чего доброго, обвинят в измене и повесят.

— Мой отец был бы согласен со мной. Он перестал уважать Папу после того как это сделали с моим братом.

— Ваш брат гениальный певец и учитель. И он тоже не виноват в том, что сделали. Он не заслужил подобного отношения с вашей стороны.

— Может он и хороший учитель. Но как певца я его не воспринимаю. И как брата тоже. Я никогда не видел отца! А будучи маленьким, искренне надеялся, что Доменико станет для меня той поддержкой, тем образцом мужского поведения, которого младшие сыновья ждут от старших. Но нет, сколько я его помню, ничего мужского в его поведении нет и не было.

— Какая у вас разница в возрасте? — спросил я.

— Когда я родился, Доменико было шестнадцать лет.

Нет, не может быть. Всё это время я считал Доменико своим ровесником, а оказалось, что ему вот-вот стукнет тридцать. Но если это так, то ты очень хорошо выглядишь для своего возраста.

— Может Доменико и нельзя назвать образцом мужского поведения, но человек он хороший. Он многое сделал и для вас, и для сестры. И для меня тоже.

— Ничего себе, для сестры! Он же её в монастырь упрятал!

— Не в монастырь, а в школу Ла Пьета, в которой преподаёт, между прочим, великий Вивальди. Он поможет синьорине Кассини сделать музыкальную карьеру.

— Зачем девчонке какая-то карьера? Пусть лучше готовит и прибирает.

— Что-то у вас, синьор, устаревшие взгляды. Вы не задумывались о том, что если женщинам позволят петь в театре, то и необходимость в «виртуозах» пропадёт?

Эдуардо не нашёл, что сказать. Вероятно, его несколько удивило это заключение.

— Придётся когда-нибудь выбирать: сотни, тысячи загубленных жизней или, может быть, не настолько сильные, но, согласитесь, гораздо более приятные голоса прекрасных дам.

— Логично, — угрюмо проворчал Эдуардо. — А можно вопрос?

— Да, конечно, задавайте, — ответил я.

— Там, откуда вы приехали — тоже так много… таких как вы?

— Не думаю. У нас это не принято и не приветствуется.

— А почему это с вами сделали?

— Трудно сказать. Но, поверьте, я не хотел этого. Я ведь тоже был обычным парнем, увлекался математикой и ещё много чем, планировал жениться и создать семью, когда вырасту. Но в какой-то момент я заболел, и всё рухнуло. А врач оказался негодяем и жуликом, «немножечко» ухудшившим диагноз, чтобы получить побольше денег.

— Я бы его повесил, — вздохнул Эдуардо. — Такого великого человека погубил.

— Бросьте, синьор, — засмеялся я. — Обычный я человек. Малость только математику знаю.

— Вот поэтому и великий. Я всегда уважал тех, кто знает математику. Вот только у меня с ней последнее время плохи дела.

— Что ж, если надумаете, готов предложить свою помощь.

— Подумаю, — ответил Эдуардо и, сжав в кулаке пряник, побежал к себе в спальню. Но потом остановился и повернулся ко мне лицом, стараясь не смотреть в глаза:

— Простите меня за тот гадкий свёрток, который я подсунул вам под дверь в первую ночь.

— Ерунда, — отвечаю я. — Сам таким был, мелким хулиганом. Однако уже поздно, а мне вставать в Капеллу.

— Доброй ночи, синьор Фосфоринелли!

— Вам доброй, синьор Кассини, — ответил я и поспешил вернуться в комнату, где сном младенца спал будущий оперный Primo.

Глава 9. Магнитный голос, красно-чёрные деревья и уроки арифметики

Мой голос для тебя и ласковый, и томный

Тревожит поздное молчанье ночи тёмной…

(А. С. Пушкин, «Ночь»)

Проснулся я около двух часов ночи оттого, что услышал доносящиеся из гостиной звуки клавесина. В последние несколько дней этот инструмент стал для меня чем-то вроде будильника, словно напоминающего, что пора заниматься.

Осторожно, чтобы не разбудить маленького гения, я, сделав пятнадцать отжиманий от пола, вышел из комнаты и спустился по лестнице в гостиную. Мне предстало впечатляющее зрелище: в полумраке за клавесином сидел Доменико в зелёном халате и играл что-то потрясающее. Потом он начал петь, и я невольно застыл за дверцей шкафа.

Этот глубокий, бархатистый тембр в сочетании с аккуратной, почти ювелирной манерой исполнения, проникали прямо в сердце. Мне казалось, я схожу с ума, этот голос лишал меня разума и затягивал в своё магнитное поле.