Программист в Сикстинской Капелле

Позже выяснилось, что Гаэтано пару недель назад выехал из Неаполя в карете вместе с Доменико Сарро и по дороге так достал композитора, что тот в конце концов «забыл» невыносимого певца в гостинице. Гаэтано не растерялся: взяв коня, он один отправился в Рим. Однако сопроводительное письмо, выданное в Неаполитанской Консерватории, потерялось по дороге.

— Снимите номер в гостинице рядом с театром, говорят, там клопов не так много, — не без сарказма предложил я.

— Ненавижу клопов! — заныл Гаэтано. — Без них что, совсем нельзя?

— Алессандро, прекрати издеваться над бедным мальчиком, — услышал я из дверей мягкий голос Доменико. — Если хочешь, Танино, можешь остаться на пару дней у меня.

«Этот Доменико скоро поселит у себя дома пол-Италии, — я закатил глаза. — Нельзя быть таким добрым, этак все только сядут и поедут». Отведя Доменико в сторону, я тихо сказал ему следующее:

— Хорошо подумай, Доменико, прежде чем приглашать очередного virtuoso к себе на постой. Как бы Эдуардо своим ножичком не прикончил великого гения. Он же таких, как мы, терпеть не может.

— Не прикончит. Для этого ему придётся поступиться принципами и вылезти из комнаты. А это значит — спор проигран.

— Какой спор?

— Я поспорил с Эдуардо, что, если он нарушает своё обещание и выходит из затвора, то я заставлю его посещать твои уроки математики. А он этого делать точно не будет.

— Гениально. Тогда, думаю, имеет смысл запереть Эдуардо в его комнате, а Гаэтано — в чулане.

— Почему в чулане?

— Потому что в чулане нет бьющихся вещей.

— Ах, ты опять напоминаешь мне о том случае! Что ж, тогда поселим яростного Танино в одной комнате с неистовым Алессандро. Там тоже нет бьющихся вещей.

— Отлично, пиши оперу «Полиник и Этеокл»[23].

— Чур, Антигону буду петь я, — засмеялся Доменико, но затем стал серьёзен. — Всегда мечтал об этой героической роли.

— Ты с ума сошёл, Доменико, — вздохнул я. Вот честно, не понимаю: парень мечтает о женской роли. Мне этого было не понять, и я чувствовал себя каким-то устаревшим занудой.

Хотя, с такой внешностью, как у тебя, Доменико… Думаю, в двадцать первом веке ты занял бы первое место на конкурсе красоты. Не то, что юноши, девушки могли бы позавидовать твоему изяществу и грациозности. Твои светлые, рыжие волосы в сочетании с прямым благородным носом, тонкой линией губ и правильными, аристократичными чертами лица производят весьма сильное впечатление. Ещё во время нашего первого урока я обратил внимание на руки Доменико: тонкие, изящные пальцы (два из которых на правой руке были украшены золотыми, а на левой — серебряными перстнями) контрастировали с выступающими венами, наверное, из-за постоянной игры на клавесине…

— Так мы идём куда-нибудь или нет? Мне что, в театре ночевать? — услышал я капризный голос Каффарелли.

— Идём, мой мальчик. Сейчас только Алессандро к нам вернётся из объятий Морфея.

— Да он так выглядит как будто из объятий Персефоны только что!

— Я не спал, — сухо ответил я. Правда, пора уже заканчивать с этими глупыми мыслями. Если Доменико девушка, я рано или поздно всё равно об этом узнаю. Он сам выдаст себя своими поступками.

Делать нечего, пришлось брать «почётного гостя» с собой в Капеллу, где он изрядно испортил всем нервы.

После вечернего богослужения мы отправились домой. Я всю дорогу молчал, злился на Доменико за то, что он связался с этим невыносимым человеком. Гаэтано по дороге пародировал старика Ардженти, изображая приступы радикулита и завывая трясущимся голосом, затем он переключился на остальных хористов. В изощрённости обзывательств и прочих эпитетов он переплюнул местного шута Спинози. Досталось всем, за исключением, как ни странно, Доменико, который, сославшись на плохое самочувствие, сегодня не пел, передав «эстафету» Энрико Роспини.

Когда мы вернулись в дом Кассини, нас встретила синьора Катарина:

— Наконец-то вы пришли, я как раз испекла пряники с изюмом (как я позже узнал, любимое лакомство Эдуардо).

Синьора усадила нас за стол, а сама удалилась в свою комнату, должно быть, она уже поняла, какого монстра мы притащили в дом. Каффарелли, не подождав, пока старшие сядут за стол, набросился на пряники. Наверное бедных студентов в этой Неаполитанской Консерватории голодом морили.

— Ваш голос, синьор, прекрасное снотворное, — в очередной раз сообщил мне Каффарелли, запихивая в рот очередной пряник и раскачиваясь на стуле. — Я три раза уснул, слушая ваше соло, причём все три раза мне приснился кошмар!

— Минуточку, я прекрасно отдаю себе отчёт в том, как я пою. Напомню, что я вообще не певец и оказался здесь случайно.

— Вот я понимаю, умный человек! Сам понял, что в опере ему не место!

— Синьоры, прошу, не ссорьтесь, — пытался разнять нашу словесную драку Доменико. — Алессандро только недавно начал заниматься музыкой под моим чутким руководством и для начинающего делает большие успехи.

— Вашему ученику помирать пора, а не учиться, — усмехнулся Гаэтано.

— Не беспокойтесь, раньше вас я точно не умру, синьор, — мрачно пошутил я. Если, конечно, выкарабкаюсь из этого времени.