Прогресс

– Не надо, – закричал Венечка. Он отбежал от колодца, плюнул через оба плеча, перекрестился, упал на колени и пополз со скоростью тараканьих бегов в укрытие, которое определилось перед ним во всем своем могуществе и доступности. Загудел звук бомбардировщиков. Полетели стратостаты над Красной площадью. Цветы черемухи облетели и стали снеговым вихрем, а станция покрылась слоем льда, по которому враскорячку бежали обезумевшие люди в странных, по нынешним временам, одеждах. Офицер без погон, но с лычками, страшно ругался и размахивал пистолетом, направляя дуло на бегущих и свирепея от того, что обойма пуста, как пуст весь арсенал его части, где отделение из семи бойцов упражнялось одной винтовкой в навыках современной атаки. Командир сам стрелял из своего табельного оружия пару раз, потому что был занят при штабе делами стратегического значения. Теперь, когда произошло совершенно непонятное явление, сорвавшее ему голос, лишившее его возможности прекратить панику и навести порядок среди этого обезумевшего стада граждан, ему было совершенно непонятно, почему самолеты со свастиками проносятся над гражданским перроном и, покачивая крыльями, заходят на второй вираж.

– Проснись, – трясла его за ворот продавщица газировки. – Хватит орать без толку.

В глазах у Венечки растуманилось и образовались две огромные черные морды, говорящие женскими голосами. Эти морды теребили его и мутузили, выговаривали страшные слова про тюрьму, кончину и зону из которой он никогда не вернется. Наступила тишина. Только мимо пролетал самолет, оставляя за собой звук, который своим уханьем ударил в уши до такой степени, что из ноздрей закапало теплое и липкое. «Это я выхожу из себя», – подумал Венечка и вдохнул свою кровь обратно.

Было бульканье, свист, проклятья и скрежет зубов и все остановилось в тот момент, когда тронулся поезд. Лязг буферов закончил сцепку вагонов, и состав покатился дальше, поддаваясь могучей тяге локомотива. Застучали колеса и поплыли пейзажи из качающегося, под стук колес, окна.

Как-то ты сказала тоном строгим,

Бросив на меня холодный взгляд:

Нам не по пути одной дорогой,

Просто, потому, что ты солдат.

Просто потому, что грубы очень

Сапоги и скромный твой наряд.

Просто потому, что отпуск твой не точен,

Просто потому, что ты солдат.

Как хорошо прижаться спиной к теплой стенке хрущевской пятиэтажки, в которую вы недавно въехали. Горячие трубы проходят внутри стены, поэтому исключаются батареи, но стена греет спину. Мне целых шесть лет и завтра мне идти в школу. Меня привезли с дачи, и я уже примерил настоящую форму, которую буду носить почти до совершеннолетия. Я буду расти, а меня будут все так же одевать. Я распорю свои брюки и вставлю в них клинья, чтобы получился клеш, как у Битлов, которые распороли свои дудочки на свободу от колена. Я отращу волосы и стану натирать их мукой, чтобы было пышнее. Со мной будет биться заведующий учебной части, директор школы, местная милиция, но станут любить учителя географии, астрономии и военрук, сразу начертавший мне звание полковника. Однажды, он вручал мне очередной вымпел за меткую стрельбу, а я рассказал ему дедовский анекдот о том, что может ли сын полковника стать генералом? Нет, не может, потому, что у генерала есть свой сын. Военрук повел плечом, скосил глаза на свои выцветшие капитанские пагоны, обиделся почему-то и приказал встать в строй. Мои ноги, обутые в кеды, развернулись со скрипом резиновых подошв на протертых досках школьного спортзала и встали в сапогах на плацу Советской Армии, в сапогах и по полной форме тогдашнего призыва.

В воинскую часть я прибыл по предписанию, единолично, без сопровождения и добровольно. На КПП сдал начертанные бумаги. Гражданку сбросил на вещевом складе под персональным наблюдением товарища прапорщика. Потом во мне возникали нестерпимые чувства, когда этот прапор колол дрова в том свитере маминой вязки, и я боролся с желанием засадить ему штык-нож по самую рукоятку, без суда и следствия. Но пока я, длинноволосый призывник с шевелюрой до плеч, шагал навстречу неизбежности в сапогах, набитых портянками и наряженный в армейскую форму, как клоун в дешевом шапито. Огромные штаны раздувались пузырем на плоской заднице и свисали над сапогами, закрывая голенища до половины. Ремня, обнимавшего стройную талию, не было видно потому, что над ним нависали складки верхней части обмундирования, а из-под расстегнутого воротника торчало исподнее белье и тельняшка, с которой я не пожелал расстаться. Но по дороге к расположению роты произошла встреча с комбатом.

– Как он сюда проник, – охнул полкан, – и меня обрили.

«Партизан» обозвал меня тогда комбат, а потом еще, увидев на мне тельняшку, прилепил кличку «революционный матрос».