Прогресс

– Только бы они там не подвели, только бы не посрамились. Дай им Бог удачи, – молился старый воин, хранимый ангелами с раннего детства, – сам бы пошел впереди, да ноги не идут на тот редут. Только бы Мишка сообразил, что да как происходит на поле боя, он ведь в седле-то только на охоте сиживал. Нет у меня больше генералов достойных на это дело. Пусть командует. На нем судьба всей нашей армии.

Светлейший привстал и уселся на табурет, промокнув незаживающую пулевую рану, память о том, когда в Суворовском легендарном походе прихватил в левый висок кусок турецкого свинца, но пуля вышла через правую глазницу, и Архангел Гавриил велел ему довести тот бой до конца.

Получив депешу из ставки, Михаил Андреевич Милорадович, генерал от инфантерии, то есть пехотный командир, понятия не имел, как ему быть с этим приказом Светлейшего, взять на себя командование арьергардным сражением, где первую скрипку играла кавалерия с легким добавлением артиллерийских барабанов и совсем малоголосым пехотным хором.

Сдержать лихую конницу Мюрата настоятельно было предложено около села Крымское, где справа от дороги среди кустов и небольшого перелесья стояли егерские полки, а основной сюрприз оставался за рекой Польгой, в пяти верстах от начала боя. Как дирижировать всем этим оркестром совершенно не было понятно, но спеть в унисон надо, необходимо.

Сейчас поручик Штейнц повел свой отряд в атаку, и надо рубить по этим мундирам, из которых брызжет кровь, отражать удары, падать с лошади, подниматься и ни в коем случае не верить в то, что вывернешься отсюда.

Каждый, кто идет в атаку, понимает, что идет на смерть. Александр это знал, как первую свою молитву, страха не имел, за исключением трясущихся поджилок и окаменевшей в седле спины. Еще под жопой очень стало горячо, и такая бешеная злость разразилась от этого жара, что глаза не успевали следить за тем, что вытворяет рука с саблей. Клинок летал сам по себе, а рука следовала за ним и подчинялась только ему.

Приказ Милорадовича не имел никакой силы. Был азарт, была страсть. Было то, что теперь называется сексом. Секс кровопролития – самый истинный экстаз, который можно себе вообразить в извращенной голове, но это действительно так. Азарт убийства заражает полностью, и невозможно остановиться даже тогда, когда убивать некого.

Именно на этом поймал себя Штейнц, когда кромсал саблей уже мертвого врага. Двое солдат уже висели на нем, пытаясь остановить его.

– Ваше брагородь, – кричал один из них, – конец делу, драпают французы.

Они стояли в чистом поле на берегу небольшой речушки, за которой пытались скрыться остатки войска Мюрата.

– Вперед, за ними, – завопил поручик и упал на колено, воткнув саблю в то, что раньше было офицерским телом французского гренадера. Потом у Штейнца подломилось второе колено, и он стоял какое-то время, озираясь по сторонам. Наконец, сознание вернулось и донесло до его разума часть действительности, заключающуюся в том, что бой закончен, потому что биться не с кем и некому. За речкой спасалась горстка неприятеля, волоча за собой раненных, а вокруг собралась дюжина его гренадеров.

Кровь отхлынула от головы поручика, и глаза увидели то, что называется полем боя. Сам он стоял на коленях в куче изуродованного мяса, а вокруг было тоже самое вперемежку с клочьями одежды. Его взгляд встретился с глазами отрубленной головы кирасира, и подлый рефлекс выплеснул на остатки мундира последние капли желчи, приводя собственную голову в состояние разумного осмысления происходящего.

Штейц не понимал, что надо делать, но командирское чутье подсказывало, что надо немедленно собрать в единое рассыпавшихся по полю солдат. Он поднялся с колен, и от бойца к бойцу пошел приказ на построение. Все, кто мог передвигаться, спотыкаясь о тела убитых и раненых, стали стягиваться к центру, каковым в данный момент являлся их офицер. Кому-то удавалось поймать обезумевших лошадей и забраться в седло.

Тех, которые драпали на том берегу, было раз в сто больше, но они бежали, оглядывались на эту горстку российских мундиров, ставших в коре, и начавших движение в их сторону. Их кони носились по диагонали, ничего не понимая, вставали на дыбы, не слушаясь всадников. И тут через наши головы жахнули пушки. Шрапнель разорвалась там у них, в середине их сумятицы, покосив последних офицеров, еще гарцевавших на своих лошадях. Это подкатили два последних единорога и выпустили по последнему заряду.

«Сашка, Кутайсов», – тут же понял Штейнц, потому что только его бригада может так стрелять без подготовки. Он еще не знал, что двадцативосьмилетний артиллерийский генерал, шалопай и поэт, картежник и лучший собутыльник, Александр Иванович Кутайсов остался при Бородине, пытаясь спасти батарею Раевского. Его тело так и не нашли среди неприступных редутов.