Происхождение романа.

Разумеется, это вообще необходимое свойство литературы — и не только прозаической, но и стихотворной. Ибо действительно «не всякий «читающий Пушкина» имеет что-нибудь общее с Пушкиным, а лишь кто вслушивается в голос говорящего Пушкина, угадывая интонацию... Кто «живого Пушкина не слушает» в перелистываемых страницах, тот как бы все равно и не читает его...»[188]. Но сейчас мы говорим о более частном и в то же время не менее существенном свойстве: о создаваемом в литературной прозе живом ощущении данной формы речи — будь то повествование от первого липа, диалог, передача чужого рассказа, исповедь перед молчащим собеседником и т. п. Все эти формы именно создаются в литературной прозе — причем создаются с сознательными усилиями и мастерством. И они должны быть ощутимы, «слышимы» при чтении прозы.

Все это совершенно новые, не стоявшие перед поэзией задачи. Мы не найдем у прежних авторов самой той проблематики, которую, например, так остро ставит Гоголь в письме к С. Т. Аксакову. Гоголь утверждает, что для писателя прежде всего необходимо уметь «схватить тот склад речи, который выражается у него в разговоре...». Лишь тогда он будет «жив и силен в письме». И это «искусство следить за собой, ловить и поймать самого себя редко кому удается»[189].

Воссоздавая в письменной речи склад своей звучащей речи (или речи героя, какого-либо рассказчика и т. п.), пропитывая безмолвный текст движениями и интонациями живого голоса, писатель преодолевает внечувственный, как бы «нотный» характер бытия печатного слова. И настоящий читатель воспринимает все богатство живого звучания; для этого вовсе не обязательно читать произведение вслух (нередко это может даже ослабить или испортить истинное восприятие, ибо исполнение вслух требует особого и высокого искусства).

Все это обусловило развитие в литературе тончайше разработанной системы различных форм речи. Вместо трех основных форм, характерных для поэзии (монолог, «отвлеченный» рассказ от третьего лица, элементарный диалог) мы находим здесь необычайное многообразие сложных и смешанных форм. Огромное значение приобретает образ носителя речи — «автора» или «рассказчика». Об этом интересно говорится в книге В. В. Виноградова «О языке художественной литературы» (М., Гослитиздат, 1960, стр. 122 — 157; это, на мой взгляд, лучшие страницы всей книги).

Анализируя, например, сложнейшую проблему образа рассказчика, В. В. Виноградов пишет: «Рассказчик — речевое порождение писателя, и образ рассказчика (который выдает себя за «автора») — это форма литературного артистизма писателя. Образ автора усматривается в нем как образ актера в творимом им сценическом образе... «Рассказчик», поставленный на далекое речевое расстояние от автора, объективизируя себя, тем самым печать своей субъективности накладывает на речь персонажей, ее нивелируя. В силу этого образ рассказчика колеблется, иногда расширяясь до пределов «образа писателя», «автора». Соотношение между образом рассказчика и образом «автора» динамично... Динамика форм этого соотношения меняет непрестанно функции основных словесных сфер... Лики рассказчика и автора покрывают (вернее, перекрывают) и сменяют один другого, вступая в разные отношения с образами персонажей» (указ, изд., стр. 122 — 123).

Все это исключительно важно для понимания художественной речи в литературе. В сложнейших взаимодействиях речи автора, рассказчика, персонажей заключен самый нерв искусства прозы. Здесь и встает вопрос об «изображенном слове» (термин М. М. Бахтина). Речь именно изображается писателем, и в этом во многом коренятся основы художественности в прозе. Прежде всего следует отдавать себе ясный отчет в том, что речь есть не простая совокупность предложений, но одно из существеннейших материальных проявлений людей и их жизни. И когда это проявление, эта форма бытия людей выступает как нечто художественно изображенное — тем самым художественно осваивается жизнь людей вообще.

Характеризуя речь поэзии, мы устанавливали, что центральную роль играет в ней своего рода языковая система — система тропов, «поэтическая» фразеология и лексика, многообразные ритмические формы, фоника и т. п. Взаимодействие этих элементов и создает художественный образ.

В литературной прозе центр тяжести перемещается в иную плоскость. И прежде всего здесь выдвигается на первый план художественное изображение речи. Это вовсе не значит, что в поэзии вообще отсутствует данная сторона дела; просто она не является там определяющей, ведущей. И это легко увидеть на материале прежних теорий речи. Так, например, уже Гораций говорит о необходимости передавать своеобразие речи персонажей: