Тот, кто верит в отдельные и бесчисленные акты творения, может сказать, что в этих случаях творцу угодно было, чтобы существо известного типа заняло место существа другого типа; но мне кажется, что это было бы простым повторением факта, только более высоким слогом. Тот же, кто признает борьбу за существование и принцип естественного отбора, должен признать, что каждое органическое существо постоянно стремится увеличить свою численность, и если какое бы то ни было существо изменяется в своем строении или привычках хотя бы в ничтожной степени, приобретая тем превосходство над другим обитателем той же страны, то оно захватит место этого последнего, как бы оно ни отличалось от места, занимаемого им самим. И с этой точки зрения он не будет поражен, встречая гусей и фрегата – птиц с перепончатыми ногами, но обитающих на суше и редко спускающихся на воду, встречая длинноногих дергачей, живущих на лугах вместо болот, встречая дятлов там, где нет деревьев, ныряющих дроздов и перепончатокрылых, и буревестников с привычками чистиков.
Органы высокой степени совершенства и сложности
Предположение, что глаз со всеми его неподражаемыми приспособлениями – для изменения фокусного расстояния соответственно с удалением предмета, для регулирования количества проникающего света, для поправки на сферическую и хроматическую аберрацию – мог быть выработан естественным отбором, может показаться, сознаюсь в том откровенно, нелепым в высшей степени. Но ведь и когда в первый раз была высказана мысль, что Солнце стоит, а Земля вертится вокруг него, здравый человеческий смысл объявил ее ложной, однако всякий философски мыслящий человек хорошо знает, что старое изречение «Vox populi – vox Dei» («Глас народа – глас Божий») не может пользоваться доверием в науке. Разум мне говорит: если можно указать многочисленные переходные ступени от простого и несовершенного глаза к наиболее сложно построенному и совершенному, причем каждая ступень полезна для ее обладателя, а это не подлежит сомнению; если, далее, глаз подвержен изменчивости и эти изменения наследственны, а это также несомненно; если, наконец, эти изменения могли оказаться полезными животному при изменившихся условиях его жизни, – в таком случае затруднение, возникающее при мысли о происхождении сложно построенного и совершенного глаза путем естественного отбора, хотя и непреодолимое для нашего воображения, не может быть признано опровергающим всю теорию. Каким образом нерв сделался чувствительным к свету, вряд ли касается нас в большей степени, чем то, как возникла самая жизнь; замечу только, что если самые простейшие организмы, у которых не найдено нервов, способны ощущать свет, то не кажется невозможным, чтобы известные чувствительные элементы их саркоды могли образовать агрегат, превратившийся в нервы, одаренные этой специальной чувствительностью.
Разыскивая ступени, через которые, постепенно совершенствуясь, прошел орган какого-либо вида, мы должны обратить внимание исключительно на его предков по прямой линии; но это едва ли когда осуществимо, и потому приходится останавливаться на других видах и родах той же группы, т. е. на боковых линиях, происходящих от того же общего предка, для того чтобы узнать, какие были возможны ступени и какова степень вероятности передачи некоторых из этих ступеней в неизмененном или мало измененном состоянии. Но состояние одного и того же органа даже у различных классов может случайно пролить свет на те промежуточные ступени, через которые он проходил совершенствуясь.
Простейший орган, который можно назвать глазом, состоит из оптического нерва, окруженного пигментными клетками и прикрытого прозрачной кожицей, но без какого бы то ни было хрусталика или другого светопреломляющего тела. По мнению г-на Журдена, мы можем, пожалуй, опуститься ступенью ниже и найдем еще скопления пигментных клеток, по-видимому, служащих органами зрения, но лишенных нервов и лежащих прямо на саркодной ткани. Глаза вышеуказанного простого строения не способны отчетливо видеть и служат только для различения света от темноты. У некоторых морских звезд, по описанию того же автора, маленькие впячивания в пигментном слое, окружающем нерв, выполнены прозрачным студенистым веществом, представляющим выпуклую поверхность, подобную роговой оболочке высших животных. Он высказывает предположение, что этот орган служит не для получения изображения, но только для собирания световых лучей, что делает их восприятие более легким. В этом концентрировании лучей мы видим осуществление первого и самого важного шага к образованию истинного глаза, дающего изображение; остается только поместить обнаженное окончание оптического нерва, у некоторых простейших животных погруженного глубоко в теле, а у других выходящего близко к поверхности, на надлежащем расстоянии от концентрирующего аппарата, и на этом окончании получится изображение.