Происшествие в городе Т

Глава 33 Уступи место, самозванец!

Кипарисовая доска, которую фон Шпинне снял со стены агафоновской квартиры, была иконой святого Пантелеймона. Но лишь до того момента, пока кто-то не замазал лик мученика и не вписал другой, принадлежащий человеку, никакого отношения ни к мученикам, ни к святым угодникам не имеющему, более того, человеку ныне здравствующему и светскому. Поэтому-то обычно выдержанный полковник фон Шпинне воскликнул, когда впервые увидел эту, с позволения сказать, «икону». Неудивительно, ведь со старой кипарисовой доски, одетый в золотые ризы и царский венец, символизирующий славу Божию, строго глянул на него Иван Аркадьевич Можайский – татаярский губернатор.

Страшно стало в первые секунды Фоме Фомичу. Мистический холодок лизнул спину, сразу же припомнились странные слова, выгравированные на ложке мастера Усова: «Уступи место, самозванец!» Так вот что требовал от губернатора Савотеев! Вот какое место нужно было уступить!.. Значит, видел он эту «икону», видел! За тем и приезжал к Агафонову.

Фоме Фомичу также припомнился и старший ординатор психиатрической лечебницы. Его фантастический рассказ о том, что Савотеева в лечебнице по ночам навещал святой Пантелеймон. Тогда это казалось невероятным. Фон Шпинне, хоть клятвенно и заверял доктора, что не считает его сумасшедшим, все же имел сомнения. Похоже, старший ординатор был прав, Савотеева по ночам кто-то навещал. Конечно же, это был не святой Пантелеймон, вовсе нет. Это был тот, кто выдавал себя за него.

Фома Фомич сидел в своем рабочем кабинете, тяжело облокотясь на дубовый письменный стол. Напротив, в уголке прислоненного к восточной стене ситцевого диванчика, по-заячьи робко приютился чиновник особых поручений Кочкин. За стенами полицейского управления трудовой день уже давно закончился. Обыватели, обливаясь потом, дули по пятому стакану чая.

Извозчики стягивались к бирже. Коней поили, перепрягали, а затем, накинув на лошадиные головы торбы с овсом, дремали под поднятыми фордеками, чтобы через какое-то время разъехаться к питейным домам, кабакам, трактирам и ресторанам, караулить подвыпивших и, стало быть, нежадных клиентов. Самая страда после полуночи!

Фабричные рабочие, придя домой, уже съели вчерашние щи и теперь гладили шершавыми ладонями мясистые ляжки своих супруг. Истомившиеся и иссмотревшиеся в ожидании женихов купеческие дочки, большегрудые, щекастые, лениво плевали шелухой от семечек с высокого крыльца. Приказчики, сидя за конторками, завистливо подсчитывали хозяйские дневные барыши: «Вот кабы нам так!» – и после минутного раздумья: «Доживем ли когда-нибудь до счастья такого?»

Молодая крупнотелая вдова в блузке из алой бухарки угощала возле своих ворот мочеными яблоками жандармского вахмистра. Он их яростно кусал, яблоки брызгали, вдова смеялась, а вахмистр, утирая рукавом усы, бесстыжими проникотиненными глазами все заглядывал ей за пазуху. Туда, где в тесном, как тюремный карцер, корсете томились, словно узницы, две белые пружинистые груди.

Для кого-то трудовой день закончился, а для кого-то все продолжался.

Фома Фомич еще не показал Кочкину «икону» с губернатором. Войдя в кабинет, он сразу же сунул ее в верхний ящик стола, чтобы в нужный момент вынуть и предъявить. Ну, что таиться, был, был грешок у начальника сыскной – любил эффекты. Нередко делал из мухи слона. И ведь, что удивительно, – получалось! Да и ловко-то как, муха была одна, а слонов – не сосчитать. Однако стоит сказать, что и чиновник особых поручений Меркурий Фролыч Кочкин, так подозрительно скромно сидящий на ситцевом диванчике, тоже имел склонности к эффектам.

«Неужто отыскал что-то, пока я беседовал с квартирной хозяйкой?» – подумал, глядя на своего притихшего помощника, Фома Фомич, а вслух сказал:

– Ну что ты, Меркуша, молчишь, язык съел? Давай, давай, братец, рассказывай, а потом и я тебе расскажу. Поделимся друг с другом сокровенным.

– Было бы о чем рассказывать. – Кочкин не спеша встал с дивана, прошел по скрипучим половицам к столу и сел там на один из стульев. – Разговорил нового ниговеловского жильца. Повынимал ему гвоздики из подошв, он и подобрел…

– И что же поведал тебе подобревший жилец, какую-нибудь страшную историю из жизни квартирной хозяйки?

– Нет! – Кочкин фальшиво улыбнулся. – Он мне рассказал несколько анекдотов о начальниках полиции, вот уж я смеялся.

Фома Фомич оценил ту легкость, с которой Меркурий парировал его выпад, и вяло зааплодировал. Кивком головы Кочкин принял похвалу и продолжил:

– Но заинтересовало меня другое: оказывается, он не новый жилец. Просто до сего дня занимал маленький чуланчик под лестницей, куда вселился год назад. Артемий Трифонович говорит, что женщина в черном стучалась к нему в чуланчик и спрашивала, где живет Агафонов.

– Когда это было?

– Месяц – полтора месяца назад, точнее он сказать не смог, календарь, к сожалению, не его конек. Единственное, что он вспомнил, – на улице местами еще лежал снег.

– Конец марта, начало апреля… А почему он вспомнил именно про снег?

– Не могу сказать, – пожал плечами Кочкин.