Происшествие в городе Т

Фома Фомич молча наблюдал, как стоящий напротив мужика с топором Кочкин спокойно, без суеты сунул руку в карман сюртука и вынул серой бумаги кулечек. Начальник сыскной знал, Кочкин сделает все как нужно, главное не вмешиваться. Чиновник особых поручений между тем широко улыбнулся и распевно, подражая выговору уроженцев Вятской губернии, спросил у «дровосека»:

– Левым глазом-то совсем не вишь али вишь, но как в тумане?

Это разозлило мужика с топором, он громко взревел. Ярость красной тряпкой занавесила единственный глаз. Поэтому-то он и не заметил, как Меркурий высыпал себе в пригоршню содержимое бумажного кулечка – мелкие обойные гвоздики с латунными шляпками – и движением сеятеля разбросал их по полу.

– Гляди-ко, я тоже один глаз закрою, чтоб тебе не так обидно было, – зажмуривая левый глаз, продолжал допекать нового ниговеловского жильца Кочкин.

Терпеть подобное было выше всяких сил, и «дровосек», подняв над головой свое грозное оружие, как средневековый алебардист кинулся на обидчика, но смог сделать только один шаг… С полдюжины острых мебельных гвоздиков впились ему в босую ступню. Мужик заорал так сильно, что вонючее дыхание, вырывающееся из его распахнутой глотки, Меркурий Фролыч почувствовал на своем лице. По инерции «дровосек» сделал еще один шаг и испустил еще один рвущий душу крик. Топор вывалился и, падая, ударил, хорошо что обухом, по кривым, немытым пальцам правой ноги. Крика не было, была судорожная, точно при асфиксии, попытка вдохнуть воздух, но он, как назло, не вдыхался. Лицо посинело, дурной кровью залился глаз…

Кочкин, расшвыривая носком башмака гвоздики, а заодно отпихивая подальше в угол топор, подошел к мужику и, заглядывая, как в дупло, в его единственный глаз, сказал:

– Пол мести надо, а то живешь как скотина, ступить негде! – После чего сильно толкнул его в грудь обеими руками. «Дровосек» попятился и упал спиной на кровать. Вместе с дыханием к нему вернулась способность кричать.

– Будя орать-то! – продолжал распевно увещевать Кочкин. – Ну, укололся, знамо, больно, крикнул разок, и будя! – И, переходя на свой обычный язык, закончил: – Впредь, хамло, будешь знать, на кого хвост распушать!

Держа на весу ноги, в подошвах которых золотыми бородавками засели обойные гвозди, мужик поднял голову и, морщась от боли, натужно спросил:

– А вы кто такие?

– Полиция это! – сказала неожиданно возникшая в дверях Ниговелова. И, завидя бедственное положение своего нового жильца, всплеснула руками. – Матерь Божия! Да что же это такое? Артемий Трифонович, у вас в ногах пуговки какие-то!

– Это не пуговки, это гвоздики! – авторитетно пояснил Кочкин и, указывая на пол, возмущенно добавил: – Понасыпал кто-то, руки дырявые!

– Понасыпал кто-то? Да они же и понасыпали, даром что из полиции! – кряхтя, поднявшись на локтях, крикнул Артемий Трифонович.

– Это вы, дядя, зря на нас клевещете! Мыслимое ли это дело, чтобы начальник сыскной полиции, – Кочкин кивнул в сторону Фомы Фомича, – гвоздики сыпал!

– Так ведь не он сыпал, а ты, охайник, я видел!

– Это одним-то глазом?

Перепалка грозила перейти в хроническую фазу, когда забывается начало спора и не видно его конца. Поэтому до сих пор молчавший фон Шпинне решил вмешаться. Кошачьи игры, которые обычно устраивал Кочкин, ему всегда нравились. Наблюдая за ними, он получал такое же эстетическое удовольствие, как и при посещении театра. У чиновника особых поручений, вне всяких сомнений, был дар лицедейства. Но Кочкин нередко заигрывался, и его приходилось останавливать, вот как теперь.

– За доктором бы послать, – играя в человечность, сказал Фома Фомич, держа снятую им со стены кипарисовую доску изображением к себе.

– Не надо за дохтуром, я сам повымаю! – заявил, разворачиваясь на кровати, Артемий Трифонович.

– Ну, нет так нет. – Фон Шпинне, аккуратно ступая (на его штиблетах были тонкие подошвы), подошел к страдальцу и принялся его журить: – Ну, что же это вы, голубчик, с топором на представителей власти, при исполнении ими своих служебных обязанностей, нехорошо. А если бы ранили кого? Не дай бог, убили? Что тогда? Пожизненная каторга!

– Да я эта… думал, воры!

– Неужели нас можно спутать с ворами? – проговорил Фома Фомич, однако глаза его светились совсем другим вопросом: «И что же здесь у тебя воровать?!»

– Виноват, не разглядел…

– А гвоздики разглядел, – язвительно заметил Кочкин.

– И гвоздики не разглядел, я их услыхал, как на пол сыплются. Ухо-то у меня, не в пример глазам, востро.

Задумчиво кивая, Фома Фомич еще смотрел на нового обитателя Агафоновской комнаты, но интерес к нему уже потерял. Он перевел взгляд на Ниговелову:

– Вот вы-то мне и нужны.

Начальник сыскной крепко схватил Платониду Карповну за локоть и вежливо, но настойчиво вытолкал в коридор.

Фома Фомич с Ниговеловой ушли, а Кочкин остался. Под угрюмым взглядом Артемия Трифоновича, продолжавшего лежать на кровати в позе заколдованного принца, он собрал с пола все гвоздики и ссыпал в бумажный кулечек, поясняя новому жильцу: