Прокаженные. История лепрозория

Он хотел уже бросить тетрадь, как заметил между листами тоненькую, сшитую черными нитками тетрадочку.

«История болезней на больном дворе», – прочел он и усмехнулся.

Безграмотность столь важного в жизни лепрозория документа развеселила его.

На тетрадке значился 1906 год.

Дрожащими руками он принялся перелистывать тетрадочку, почти не веря, что найдет в ней Векшину. 1906 год… Но она могла поступить в лепрозорий и после. Он быстро пробежал списки. Записи произведены не по алфавиту, небрежно. Рядом с «Царевым» стоял «Окапянц».

«Опять небрежность, – подумал Сергей Павлович, – вероятно, Акопянц». И вдруг в глаза бросилось: «Векшина Федор», – писавший напутал и тут – вместо «Федора» написал «Федор».

Бережно сложив тетрадку и сунув ватманские листы на прежнее место, он отправился к себе в кабинет.

Лиля уже пообедала, сидела в ожидании его.

– Вам повезло! – весело крикнул он. – Нашел. Вот, – махнул он тетрадкой. – А сейчас сядем и посмотрим. Матушка ваша поступила в лепрозорий в тысяча девятьсот шестом году. По-вашему, это возможно?

Увидев тетрадку, она так и просияла:

– Да, это наверное, так. Мне говорили, что она четыре года прожила здесь.

– Вы знаете, когда родилась ваша матушка?

– Нет.

– Она родилась, – не отрывая глаз от тетрадки, продолжал Туркеев, – в тысяча восемьсот восемьдесят восьмом году, третьего июня по старому стилю.

Лиля молчала, напряженно следя за Туркеевым. Лицо ее побледнело.

– Так, так, – бормотал Туркеев, всматриваясь в записи. – А откуда прибыла – неизвестно, и ничего нет – о причинах. И не назван домик, в котором жила.

А вам интересно, должно быть, знать, в котором бараке проживала ваша матушка?

– Очень интересно, доктор, – тихо отозвалась Лиля.

– Ни профессии, ни социального положения, и о семье ничего… Ну-с, посмотрим дальше… Писал-то, кажется, сильно грамотный человек.

«Применялось ликарство, рикомендованное г. Свирчковым»… Кто такой этот Сверчков и что за ликарство? – неведомо! М-да. «Язвы на ногах, пальцы на правой руке отрезаны, – продолжал он читать, – язвы на пличах и грудях. Лицо чистое. Применяюца банки – отрецатильный ризультат»… Еще бы, – усмехнулся Сергей Павлович, – при обнаженных-то язвах банки! «Употрибляеся оlchan ograe». Ишь ты, даже по латыни кумекал и все-таки две ошибки в одном слове.

И таких… таких присылали сюда! Наверное, отчаянной жизни был человек, – опять засмеялся он и машинально принялся бродить глазами по другим фамилиям. – Вот кто лечил вашу маму, – посмотрел Сергей Павлович на нее пристально.

– Кто? – встрепенулась она.

– «Ликарство, рикомендованное г. Свирчковым… отрецатильный ризультат». – Вот кто!

И, отложив тетрадь, Сергей Павлович раздраженно принялся расхаживать по кабинету.

– Записано то, что и без всяких записей ясно, – банки и чольмогровое масло, да язвы… И все. Вы удовлетворены? – сверкнул он глазами. – Впрочем, – задумался Сергей Павлович, – попробуем поговорить еще с Феклушкой, может быть, Феклушка что-нибудь добавит. Она-то, наверное, расскажет то, что надо. Однако, батенька, вот что, – заторопился он, – надевайте-ка халат и пойдемте туда, в гости… Феклушка очень обрадуется.

Старуха совсем не ожидала гостей и страшно сконфузилась, когда увидела доктора Туркеева и неизвестную молодую женщину, стоящую позади него.

– Ах, голубчик вы мой, Сергей Павлович, вот уж никак не ждала.

Туркеев успокоил ее. Она села, уставилась старческими слезящимися глазами на Лилю.

– Значит, у нас теперь еще одна докторша? – с любопытством спросила она. – Вишь, как теперь хлопочут о нас, грешных, а в наши времена фершала не могли добиться. Да вы матушка, садитесь, – опять забеспокоилась она и сделала попытку привстать с табуретки, чтобы подать ее Лиле, но Туркеев снова усадил ее.

– Это не докторша, – заметил он. – Мы к тебе по делу пришли, Феклушка.

– По делу? – удивилась она. – Господи, – радостно засветились ее глаза, – вот дождалась на старости лет, что и ко мне по делу. Ишь ты, красавица какая, – сказала она Лиле, любуясь ею.

– Вот что, Феклушка, – перебил ее Сергей Павлович, – ты у нас одна такая старожилка. Так вот, не помнишь ли одну такую больную – Федору Векшину?

– Федору Векшину? – задумалась она, не отрывая глаз от Лили. – Тут их много, доктор, было, не припомнишь всех. За мои годы прошло, поди, тыщу или более… Куда помнить! А какая она, голубчик, была собой?

Туркеев пожал плечами, вопросительно повернулся к Лиле. Но и та не могла ничего сказать – она не знала ни одной приметы своей матери.

– Векшина умерла в десятом году и жила тут не менее четырех лет, – нетерпеливо сказал Туркеев. – Ты не могла ее не знать.

– Ежели так, то наверное, знала.

– И мы думаем, что знала.

– А сама-то она молодая или старая была?

– Молодая. Умерла, когда ей было двадцать два года.

– А когда умерла – зимой, летом или весной?

Туркеев пожал плечами: в записях ничего не было сказано об этом. И Лиля тоже не знала.

– Вот горя какая! – задумалась Феклушка.

– На правой руке у нее отсутствовали пальцы, – старался помочь Сергей Павлович.