Прокаженные. История лепрозория

Бумажка пришла неделю назад. Но он все еще не мог принять решение – ехать или нет. Ему льстило приглашение, но больше всего Сергея Павловича тянуло в Москву экскурсантское чувство. Москва! Он видел ее давно, студентом. Много воды утекло с тех пор… Хорошо бы съездить, проветриться, посмотреть столицу, лично познакомиться с начальством, посмотреть Малый театр, музеи, побродить по улицам «матери городов русских».

Его тянуло туда, в столицу, еще и потому, что на повестке съезда стояли чрезвычайно интересные, важные, с его точки зрения, вопросы: будет делать доклад Кедровский, будут обсуждаться некоторые, продолжающие еще действовать, законы, установленные для прокаженных, но устаревшие. Впрочем, Сергея Павловича в не меньшей мере беспокоили кролики. На кого он их покинет? Ехать или нет?

Утром он принял решение – ехать.

Пригласив Веру Максимовну и старательно закрыв на ключ дверь кабинета, он, слегка краснея и пощипывая бородку, сказал, что через два дня ему придется отправиться недельки на три в Москву и на это время он передает ей «чрезвычайно важную и конфиденциальную функцию», о которой никто не должен знать.

– Дайте мне слово, – страшно серьезно посмотрел он на нее, – что вы никому и ни при каких обстоятельствах не откроете секрета. Даете?

Вера Максимовна так и ахнула – не предполагала об опытах…

– Ухаживайте за ними, кормите их, заботьтесь… Я пытался заразить, но безуспешно… Может быть, вам повезет, и к моему возвращению кто-нибудь из них станет наконец прокаженным, – сказал он, поручая ей заботы о кроликах.

А через два дня Сергей Павлович отправился в Москву, возложив обязанности главного врача на доктора Лещенко.

12. Сложный вопрос

Дней через семь после отъезда Туркеева в лепрозорий примчался Семен Андреевич. Он появился неожиданно, как всегда, с удивительно серьезным и даже суровым видом. У входа в докторский дом он очистил от грязи сапоги, потрепал Султана, бросившегося к нему навстречу, и прошел в кабинет.

Но вместо Туркеева увидел Лещенко. По выражению лица, по тону и жестам Орешникова заметно было, что приехал он неспроста.

– Может быть, я могу быть полезным? – осведомился Лещенко.

– Да, положение такое… откладывать нельзя, – неторопливо и даже как будто сердито заметил Семен Андреевич. – Если нет Сергея Павловича, то делать нечего – придется решать без него.

«Что ж это придется решать?» – слегка недоумевая, подумал Лещенко, уставившись вопросительно на гостя, который ходил взад и вперед по кабинету с сосредоточенным видом.

– Однако знаете что, – с подъемом проговорил Семен Андреевич, – давайте-ка сначала пойдем туда.

– Куда?

– На больной двор.

– Извините, я сейчас занят. Может быть, можно часа через два-три?

– Нет, надо сейчас, – твердо сказал Орешников.

– Гм, – Лещенко опустил глаза, не зная, как ему быть.

– Если так, то ладно, – решил гость, – оставайтесь, я пойду сам.

День был серый, кругом лежала непролазная мартовская грязь. Но Семен Андреевич не замечал ни сырости, ни грязи. Сдвинув на затылок намокшую барашковую шапку, распахнув пальто (ему было отчего-то жарко) и помахивая руками, он шел на больной двор. Миновав голую сиротливую аллейку, он очутился на территории прокаженных.

На больном дворе жили трое здоровых детей, родившихся от прокаженных родителей: один годовалый мальчик – Феденька Рябинин и две девочки – Ариша Афеногенова, которой шел третий год, и Любочка Уткина – любимица Веры Максимовны, только что отпраздновавшая седьмые свои именины.

Семен Андреевич наискось перешел больной двор и направился в гости к Уткиным. Его там знали по прежним посещениям, но не ждали. Очистив у входа сапоги, он вошел в барак. Вся семья была налицо. Авдотья протирала стекла, меняла занавески на окнах. Федор сидел неподвижно на скамье, уставившись синими очками в пол, точно думая о чем-то важном, загадочном. У него, как у большинства больных, особенно мужчин, болели глаза. Любочка хлопотала с куклами в отведенном специально для нее углу, куда никто из больных не допускался. Русые волосы были заплетены в маленькие, жиденькие косички.

– Мама, а почему у нас нет мальчика?

– Какого мальчика? – с удивлением посмотрела на нее Авдотья.

– Брата.

– Потому что нет, – с неохотой отозвалась Авдотья. – Дай бог – одну упасти, – посмотрела она на нее неспокойными глазами.

– А ты будешь здорова?

– Буду.

– Когда?

– Ну и привязалась! – не утерпела Авдотья. – И чего ты нынче разговорилась так? Кто тебя за язык тянет? Пошла бы к Вере Максимовне.

– Завтра пойду. – И Любочка снова принялась хлопотать с куклами. – А ты мне сошьешь к Первому мая платье? И куклам сшей.

– До мая еще далеко.

– Папань, а когда ты поправишься?

Федор шевельнулся на своем месте, приподнял голову, скользнул очками по дочери и, махнув рукой, ничего не ответил.

– А ты хотела бы поступить в школу? – послышался неожиданный голос с порога. – Тебе ведь пора и в школу, – сказал Семен Андреевич, наблюдая, как Любочка усаживает кукол на крошечные стулья.

– Здравствуйте, Семен Андреевич, – обрадовалась Авдотья, вытирая руки о передник.