Прокаженные. История лепрозория

Действительно, пропустив два-три приема, больные приходили.

Сделав Вере Максимовне последний укол, Туркеев отложил шприц, опустился на стул, принялся протирать очки.

– Батенька мой, – сказал он тихо, – вы в счастливое время прихватили свое пятнышко. Ручаюсь – через шесть месяцев мы не оставим от него следа, и вообще…

– Вы в это верите, Сергей Павлович?

Он надел очки, пристально посмотрел на нее, улыбнулся:

– Дело не в том, верю я или нет. Лично я – верю, но уверить вас, разумеется, не смогу… Если взять излечившегося, трижды проверенного, и поставить перед синклитом всемирного съезда лепрологов, никто из этого синклита не скажет утвердительно, что человек здоров. Где-нибудь у него остались палочки. Пусть они не проявятся больше никогда, но они остались, а если остались, то, следовательно, угрожают. Впрочем, это – теория. Фактов нет. Я знаю, батенька, только одно: мы накрыли ее в самом начале. А в таком состоянии люди излечиваются в пятидесяти случаях из ста, а может быть, и того больше. Если за лечение энергично взяться как врачу, так и самим больным, то можно добиться излечения и во всех ста случаях – так мне кажется. Садитесь, чего вы стоите? Отомкните дверь. А денек-то сегодня хороший, – прищурился он в окно, за которым пылало яркое утреннее солнце. – Так вот, батенька, – вернулся он к своей мысли, – попотчуем мы вас несколько месяцев этим славным маслицем, и если к тому времени исчезнут признаки – значит, можно кричать ура. Потом некоторое время пробудете под наблюдением. Вот и все. Словом, годика через четыре вы будете в прежнем состоянии.

– Четыре года!

– Не четыре года, а всего несколько месяцев, – строго заметил Туркеев.

– Да, да, я понимаю, – виновато пролепетала она. – Остальное проверка. Но… четыре года неуверенности!

– Ну и что ж из того? Подумаешь, беда какая! Свыкнетесь, батенька, свыкнетесь, и все будет казаться проще, чем думаете. К нам скоро должна приехать одна наша бывшая больная – Василиса Рындина. На днях получил от нее письмо, – и он на минуту задумался. – Четыре года мы ее лечили. Явилась она к нам страшная, с узлами и инфильтратами на носу, щеках, одним словом – чудовище, а не ваш прекрасный пол, – запустила, конечно… И вот в четыре года сняло как рукой. Не узнать теперь женщины. Должна вот-вот приехать – увидите, какая она стала и сколько в ней здоровья. Сейчас у нее муж, двое детей, утверждает, что никогда не была такой счастливой, как теперь. Боится только одного – как бы не повторилось… Ну, решила приехать, показаться – все ли, мол, в порядке? – и Туркеев улыбнулся, следя за тем, как Вера Максимовна слегка почесывает место уколов.

– Больно?

– Чешется.

– Вот видите, – и он повеселел. – А я, признаться, побаивался, что тогда, в первый раз, не дадитесь… Вот и прекрасно, а то думал, как бы вместе с вами и себя колоть не пришлось…

– А себя зачем? – удивилась Вера Максимовна.

– Как же иначе убедить вашего брата, неврастеника! – и он махнул рукой. – Вы знаете Лушу Жданову? Сплошной комок нервов, а не человек. Это было еще весной. Пришла она, и как увидела уколы, так сразу – вон из амбулатории!

Чуть в обморок не упала от одного только вида. Через несколько дней пришла опять. Вижу – не переносит зрелища вкалывания иглы в живое человеческое тело. «Не могу, – говорит, – доктор, хочу, а не могу…» Думал я, думал – что ж это сделать такое? Как убедить? И ничего не мог придумать. А она сидит в приемной – велел подождать. Заканчиваю прием, а сам думаю: чем же ее заставить? И вот, вызвал. «Смотри, – говорю – Луша, – это совсем, совсем ерунда» – и на ее глазах вкатил себе ровно восемьдесят штук. Потом нарывало, болело, но прошло. Зато после этого и до сего времени – ни разу даже не поморщилась.

Признаться, я за вас тоже побаивался. А вы молодцом… – И он поднялся. – Вся эта ваша музыка скоро кончится. Только одно условие: не пропускать сроков. А масла не бойтесь. Вы не первая и, к сожалению, не последняя. Да, – задумался он, рассматривая в склянке желтоватое, застывающее масло. – Задумаешься иногда над тайной этой удивительной бактерии и, знаете ли, в тупик станешь! Особенная она какая-то, не такая, не от мира сего. Не могла она возникнуть на нашей земле, под нашим голубым небом… Нет, положительно, проказа явилась к нам в гости с какой-то другой, страшной планеты. Во вселенной есть, вероятно, такие планеты – темные, мрачные, кишащие несчастьем и ужасом… Да, впрочем, – заторопился Сергей Павлович, – я тут разговорился с вами, а там ждут…

Однажды у самой лаборатории Веру Максимовну встретил Василий Петрович Протасов.

– Я к вам с одной покорнейшей просьбицей, – сказал он, немножко конфузясь и краснея, – не могли бы вы мне, Максимовна, разрешить воспользоваться микроскопом?

– Зачем вам микроскоп?

– Напал я тут на одну дрянную мыслишку, которая требует непременно микроскопа. Никак не обойтись.