Прокаженные. История лепрозория

Товарищи, говорю, ведь это для больных, ремеслу хотим учить. Смеются: каких это таких больных ремеслу учить надо? А таких, говорю, больных, которые живут в лепрозории… Прокаженных – вот каких. Сразу оторвались все как один от своей работы, смотрят, как на дракона. Чего вы, говорю, так смотрите? Позвольте, говорят, товарищ, вы это серьезно? Натурально, говорю, вот удостоверение. А у меня, Сеня, этот шрам с девятнадцатого года, – указал Маринов себе на лоб. – Смотрят на лоб, вижу – боятся. А вы, говорят, товарищ, сами не прокаженный? Нет, говорю, не прокаженный, а то, что вы видите на лбу, – это от казачьей шашки. Так как же, дадите вы мне машины или нет? Хорошо, говорят, хорошо, дадим, сейчас ордер выпишем. Выписали в момент.

– Отчего они так переменились? – насторожился Семен Андреевич.

– От несознательности. Испугались. На, дескать, твои машины, только скорей отвяжись и не приставай больше… Чего доброго…

– Да, это случается, – задумался Семен Андреевич.

– Теперь, если нужно что, – окончательно развеселился Маринов, – что-нибудь дефицитное, прихожу и сразу представляюсь: заведующий производственными процессами у прокаженных…

– Да, это слово пугает людей, – грустно вздохнул Семен Андреевич.

Пахло свежими стружками, клеем, политурой. В столярной мастерской работало человек пять.

Маринов подошел к токарному станку, за которым стоял человек в белом фартуке, весь забрызганный стружками. Посмотрел, похлопал человека по плечу, пошел в конец мастерской, где стояли еще белые, неотделанные столы, буфеты, шкафы. В самой середине мастерской – превосходное шведское бюро, еще не законченное. Около него возился человек.

– В нашем районе, Семушка, еще никто не делал таких штук, – сказал Маринов. – А мы решили сделать. И вот видишь – готово. Исполком заказал. Первое такое бюро в нашем районе. Когда мы организовали мастерскую, у нас был один только мастер, а теперь – пятнадцать. И ребятишек учим. Ну, как тебе нравится эта штука? – залюбовался он бюро.

– Красивая вещь, – одобрил Семен Андреевич.

– А сейчас налаживаем производство деревянных хлебниц, – и подвел Орешникова к одному из верстаков, за которым работал безбровый человек. – Здорово, Еремей Константинович, – подал он руку безбровому. – Ну, как?

– Да вишь, орех попался сучковатый, – отозвался тот, продолжая ковырять стамеской в куске дерева, на котором уже явственно начал обозначаться шлем красноармейца, готового вот-вот высвободить из дерева еще невидимое лицо. А над шлемом по краю доски – несколько вырезанных букв какой-то пословицы или изречения.

– Ну а на этом блюде, что ты думаешь вырезать? – улыбнулся Маринов.

– Думаю, – откинулся тот головой и тоже улыбнулся, – «Хлеб-соль ешь, да правду режь».

Маринов взял только что законченную, но еще не отлакированную тарелку, показал Семену Андреевичу.

– Прежде такие тарелки делали монахи в монастырях, особенно в Новом Афоне, теперь взялись мы. Они ставили на них всякие божественные изречения из молитв, проповедей, вроде: «Хлеб наш насущный даждь нам днесь», а мы вот что, – подал он тарелку Семену Андреевичу, и тот прочел вырезанное красивыми, четкими буквами: «Кто не работает, тот не ест».

– Это вот правильно! – пришел в восторг Семен Андреевич.

– А он понял это не сразу, – кивнул Маринов на мастера, продолжающего ковырять стамеской у красноармейского шлема и все время улыбающегося – мастер, видимо, внимательно слушал разговор. – Только теперь он взялся за серьезные изречения и рисунки, – продолжал Маринов, – а то вырежет такое, что и людям показать совестно.

– Что же именно? – полюбопытствовал Орешников.

– Так, – отмахнулся Маринов, – даже сказать нельзя. И рисунок, и слова… Большой выдумщик. Оно, может быть, и смешно прочитать или увидеть такую картинку на хлебнице, но неприлично. Нельзя, – уже строго заметил он, – сделал штук десять, очень красивые, с большим художеством вырезал, а показать людям невозможно, не только что продать. Пришлось запереть под замок, – пусть лежат. Нет, ты, Еремей Константинович, лучше уж серьезное что-нибудь, – сказал он мастеру. – Ведь хлебницы наши читать будут сотни, а то и тысячи людей…

Маринов хотел было повести Семена Андреевича в слесарную мастерскую, но, заметив, что мастерская заперта, остановился.

– Жалко, – сказал он. – Перепелицын, наверное, в степи, на тракторах. А я хотел тебя познакомить с ним. Это наш механик, тоже – больной. Одна рука у него, бедного, побаливает, два пальца отвалились. Сергей Павлович говорит, что это от неимения «интересной» работы. «Скука», говорит, разбирает. Вот тоже замечательный мастер в своем деле.

Они вышли на здоровый двор. Смеркалось. За поселком гремели трактора.

– Ты это ловко придумал, Семушка, – вдруг оживился Маринов, – насчет рояля и музыки. Хорошо бы еще культурника…

– Культурника?

И Орешников задумался. Потом решительно проговорил:

– Хорошо, найду. Надо только подумать – кого.

Орешников уехал утром, преисполненный твердой решимости – «добыть» культурника.