– Ну, перестань, – сказал он мягко, – Надо же быть выше этого… слободского мещанства… Это смешно. Мало ли кто и чего боится? Бояться проказы – так же невежественно, как верить в домовых, леших… Как ты понять этого не можешь? Ведь есть же прекрасный выход… – И голос его окреп, прорвался какими-то задушевными нотками. – Ну, переедем в лепрозорий, там ведь целый дом пустует… А так, действительно, жить тяжело… Ну, прошу тебя, ну, переедем туда – и вот увидишь, как это будет хорошо… А, переедем?
– Уйди, не прикасайся! – вдруг закричала она, продолжая рыдать.
Туркеев опустил голову. Его мечта – видеть семью рядом с собой, в лепрозории – безнадежна. Сломить упорство жены невозможно.
Он смущенно отошел и посмотрел на нее поверх очков. Слезы жены когда-то трогали и волновали Сергея Павловича. Сейчас же ему было лишь досадно оттого, что она сама расстраивается и расстраивает его, в сущности, по такому ясному и не стоящему слез вопросу.
Но тут вошла Машенька и принялась возиться у стола с книжками, тетрадками, собираясь готовить уроки.
Антонина Михайловна вытерла глаза и снова принялась разливать чай.
Однако едва только девочка вышла, как она не утерпела:
– Я все-таки хочу знать: какое решение ты принял?
– Тебе оно известно.
– В таком случае изволь выслушать: или ты немедленно покинешь свой проклятый лепрозорий, или мы расстанемся.
– Ультиматум? – засмеялся он.
– Да, это мое твердое решение. Я обдумала.
И она принялась говорить что-то обидное, но он уже не слушал. В нем поднялось нескрываемое ожесточение, заговорило достоинство врача.
Он опять без нужды протер очки, надел их.
– Вот что, батенька, – угрюмо прервал он ее. – Этого не будет никогда, понимаешь: никогда!
– Ладно, счастью семейной жизни ты предпочитаешь этих своих… Хорошо, оставайся с ними, а я как-нибудь проживу с Машенькой, проживу! – прокричала она.
В этот момент в комнату вернулась Машенька. Она с милой детской деликатностью, стараясь не показать родителям, что слышала их ссору и что ей тяжело, молча уселась за стол и принялась что-то переписывать.
– Так, так, – вздохнул Сергей Павлович и, подойдя к Машеньке, положил ей руку на голову.
Тут девочка не выдержала и, прижавшись к нему, заплакала.
– Постой, что с тобой? Чего ты плачешь? Ну перестань. Хочешь поехать со мной? – неожиданно для самого себя спросил он.
– Машенька никуда не поедет, – отчеканила Антонина Михайловна, – еще этого недоставало!
Он отвел от Машеньки руку и долго стоял задумавшись. Затем быстро зашагал в кабинет, оделся и вышел на улицу.
Было темно. Кое-где в домах горел свет. Далеко, на другом конце улицы, слабо светился одинокий фонарь. Дождь перестал. Под ногами хлюпала грязь. Он шел, то и дело поскальзываясь и хватаясь за стены, чтобы не упасть. Все же на одном ухабе Туркеев споткнулся, упал. Жидкая грязь обдала пальто, забрызгала лицо. Он поднялся, побрел дальше.
Наконец вышел на главную улицу. Посредине – убогий бульварчик. Голые, мокрые акации блестели в красных лучах фонаря, освещавшего высокую деревянную колонну с красной звездой на вершине – памятник неизвестным погибшим борцам. В стороне – еще один фонарь, поярче. Это кино. У входа толпились подростки, кутаясь в старые отцовские пиджаки. Они курили, ругались между собой, целясь прошмыгнуть вовнутрь кино. Шла картина с Дугласом. «Фу, как паршиво», – подумал Туркеев и внезапно решил посмотреть Дугласа.
– Доктор! – услышал он радостный возглас. – Товарищ Туркеев!
Сергей Павлович удивленно оглянулся.
С чубом, выбившимся из-под кепки, в расстегнутом пальто, улыбающийся, обрадованный, перед ним стоял Семен Андреевич Орешников. Туркеев почувствовал внезапную теплоту от этого искреннего, веселого голоса.
– А я иду и думаю: вы или не вы? Очень рад, товарищ доктор, что мы встретились. И теперь уж я вас не отпущу. – И Орешников засмеялся. – Вы куда-нибудь по делу?
– Нет, не по делу… Просто так… Погулять вышел.
– В такую-то погоду? – удивился Семен Андреевич.
Туркеев промолчал и, вынув носовой платок, принялся вытирать вспотевший лоб. К чему объяснять, что у доктора произошел очередной неприятный разговор с женой?
От Орешникова не ускользнуло странное настроение доктора, но он сделал вид, будто не замечает расстройства Туркеева, и, еще больше оживляясь, сказал:
– А знаете что, товарищ доктор?
– Нет, не знаю.
– Пойдемте ко мне. Ведь вы у меня никогда не бывали. Долг платежом красен. Я вас с женой познакомлю, она уже давно хочет повидать вас.
Туркеева приятно тронул искренний тон Орешникова. «А ведь в самом деле, – подумал он, – на улице противно, дома – тоже нехорошо».
– А вы разве женаты? – уставился он на Семена Андреевича.
– Женат, – слегка смутился тот, и голос его дрогнул. – Вот уже скоро месяц как поженились… Она о вас знает и интересуется прокаженными… Я рассказывал ей многое о вас, о лепрозории. Пойдемте, товарищ доктор.
– Что ж, пойдемте, – засмеялся Сергей Павлович.
– А я пришел сюда купить консервов, да не нашел. Все закрыто, одну только горчицу и достал, – сказал Орешников, точно желая в чем-то оправдаться.
Они свернули с «проспекта» и пошли широкой, безлюдной улицей.