Проходчики. Всем смертям назло...

Он поднял руки вверх, будто готовился удержать породу, боль в ногах пропала, в голове закрутились обрывочные видения, потом враз все остановилось, как колесо, наскочившее на стенку, сухое горло сдавил спазм, и в груди стало совсем пусто. Но кровля держалась, а шорох усиливался. Так трется спецовка ползущего по земле шахтера. Да, к нему ползли.

— Петя! — вскрикнул Виктор. — Дядь Петь!

Шорох затих, человеческая ладонь короткими шлепками ощупывала камни. Михеичев поскреб ногтями кровлю, ударил кулаком по земле, и Виктору показалось, что бригадир совсем рядом — так отчетливо были слышны эти негромкие звуки: протяни руку — и коснешься Петра Васильевича.

— Контузило… Отчего не вижу? — Михеичев щелкнул на коногонке переключателем, вращал его вкруговую, и тот хрустел пружиной фиксатора, но нить накаливания не зажигалась.

«А если повреждена взрывозащитная оболочка? Искра… А здесь, может, газ…»

Виктор захолодел, эту опасность будто бы почувствовал и бригадир, перестал хрустеть переключателем.

— В могиле свет не нужен… Эх, Валерка, Валерка… Мать бы ты пожалел.

— Ползи же! Я рядом, — прохрипел Тропинин.

Сознание опять мутилось, вот уже мелькнул Вадим, зазвенел голос Настеньки, сверкнул солнечный луч — Витька даже сжал веки.

Стук отбойных молотков послышался явственно, монолит вздрагивал, и эти далекие, частые удары, и ознобное подрагивание породы возвращали Тропинина к действительности…

Нет, реальность есть луг, солнце, Лариса, а этот мир и звуки молотков с той стороны завала — нелепый сон, который пришел от избытка радости, и он сейчас пройдет.

В полуметре от него заскребся Михеичев, Виктор слышал его тяжелое, с присвистом дыхание, но протянуть руку навстречу боялся, потому что в закрытых глазах короткими вспышками мелькало солнце, он напрягал слух — сейчас раздастся трель жаворонка, закукует кукушка, но вместо этого жестко терлась о камни роба бригадира, все приближаясь, а видения одно за другим пропадали в темноте.

И вот уже холод, темень и острая боль в ногах подступили вплотную. Совсем рядом, почти над его головой, прошлепала ладонь Михеичева и заметалась, как рука матери на лбу больного ребенка. Сейчас она опустится вниз и наткнется на Витькино тело.

— Стучат, — без всяких оттенков в голосе сказал Михеичев. — Отбойными молотками орудуют. Что толку? Палкой по железу…

Тропинин закрылся руками, со страхом думая, что через мгновение тяжелая рука бригадира лапнет его по лицу — и все, и конец… Реальность происшедшего неопровержимо подтвердится.

— Чья? Чья каска? — со страхом спросил Михеичев. — Чья? — Рука поползла вперед, вот-вот дотянется до Виктора, и тот вздрогнул, но она остановилась, Петр Васильевич тоже чего-то испугался.

— Я здесь, дядь Петь. Я живой. Мне ноги придавило.

— Рядом был Виктор. Каюк парню, — проговорил бригадир и отодвинул каску в сторону. — Да что же это, господи!

— Пощупайте мои ноги, что с ними… — в полубреду умолял парень.

Боль становилась нестерпимой, и он ждал, что сейчас потеряет сознание, хотел этого и не мог решить, протянуть ему руку навстречу Михеичеву или подождать.

Оглохший бригадир пугал его. Виктор и сам не знал, чего он боится. Казалось, будто не добряк Михеичев лежит плашмя, лицом вниз, в нескольких сантиметрах от него, ожидает своей смерти, а человек из иного мира. Помочь ничем не сможет, только увеличит страх…

— Пить, хочу пить…

Тропинин вытянул руку, хватал пальцами пустоту, до головы Петра Васильевича недоставало считанных миллиметров, он чувствовал это по исходящему живому теплу, почти касался его волос, но дотянуться не мог.

Поскакали провалы сознания, он звал Вадима, Бориса, пробежала плачущая Настенька, Виктор начал было успокаивать ее, девчушка капризничала, явилась Лариса, что-то стала говорить, слова относило в сторону ветром, не разобрать их, а рядом отчетливо прозвучало:

— Молотком ткнут, корж переломится и… точка. Галина и слепого, и глухого не покинула бы. Прости, милая, не убивайся шибко. Знать, судьба…

— Ноги… Петр Васильевич, ноги…

— Валера, не забывай мать. Одни вы теперь. В Сочи обещал свозить… — Михеичев всхлипнул и тут же одернул себя. — Что слезы? Не мотыльком прошел по жизни… — Но голос дрожал той ровной дрожью, что приходит не от жалости к самому себе, к своей судьбине, а от бессилия что-либо сделать.

«Я лежу головой к забою, он — боком. — Мысль прошла отчетливо, а за ней поплыли какие-то обрывки. — На свадьбу приглашу всю бригаду. Почему ты плачешь, Настенька?»

В весеннем лесу куковала кукушка. Витька начал считать, а птица человеческим голосом спросила:

«Сколько хочешь прожить?»

«Без тебя знаю!» — рассердился парень.

На верхушке террикона в развевающейся фате, стояла Лариса.

«Останусь без ног».

Рваные клочья дыма собрались в кучу, и из нее эти слова прозвучали отчетливо, даже громко, как выстрел из ружья.

«А Лариса?..»

— Пить… — застонал Виктор и почувствовал, как его руку цапнули и потянули к себе теплые, осклизлые пальцы. — Мне больно, не надо…

— Виктор, это ты? Ты жив? — Михеичев тряс его за руку, липкой ладонью лапнул по лицу.

— Ноги… мне больно.

— Жив, голубчик ты мой! Скажи что-нибудь.