Проходчики. Всем смертям назло...

На, часах хрустнуло стекло, Михеичев раздавил его камнем, выбирал с циферблата осколки.

— Без десяти семь, — гукнул Петр Васильевич и отбросил часы. — Завал разберут часов за десять — двенадцать. Скоро нас вызволят, Витя. Ты слышишь? Мы еще поживем, мы еще повоюем…

— Замолчи, батя. Кого-нибудь утешь…

— У самоварчика посидим… — Михеичев сдерживал себя, но голос вибрировал, бригадир начинал подкашливать и сморкаться. — Редко вы ко мне домой наведывались. Дак оно и понятно… Дело молодое. А надо, Витя, и стариков не забывать. Жизнь, она одна. Всякого много в ней…

— Ляг вдоль забоя, батя. Может, спасешься. Что же ты, старый, не понимаешь, что ли!..

Частой пулеметной дробью били отбойные молотки. И если бы эти звуки мог слышать Михеичев, то, наверное, сравнил бы их со стрельбой пулеметного взвода, засевшего где-то рядом, за глухой стеной и выпускающего непрерывные очереди. К породе будто передался Витькин озноб, она мелко и зловеще дрожала. Воздуха под обвалом стало больше, скорее всего в монолите образовались трещины, и он просачивался через них.

Боль в ногах прекратилась, они только тупо ныли, как замерзшие, и казались не своими.

Пить. Хоть одну каплю воды, на сухой потрескавшийся язык.

Тропинину наяву мерещился сверкающий водой ставок, что раскинулся за шахтерским поселком; взмылись ввысь над зеркальной гладью трамплины для прыжков, и он раскидывает руки, парит в воздухе и, кувыркнувшись, плюхается в воду. Летят брызги, а он уже ощущает прохладное давление глубины, выныривает и, отфыркиваясь, плывет на середину… Переворачивается на спину, раскинув руки, долго смотрит в небо.

Боже мой! Сколько вокруг воды! Она во рту, в ушах, в носу!..

— Стучат, Витя! — вскрикнул Петр Васильевич. — Рукой чую, молотки работают. Совсем близко. — Он зашуршал робой, Виктор и понял, и почувствовал, что бригадир разворачивается плашмя к забою и прижимается к нему спиной. — Я же говорил, нас не оставят, спасут.

С левой от Виктора стороны что-то с треском ухнуло, вздрогнула почва, на минуту умолкла пулеметная трескотня. Со свободной стороны обвала кто-то отчетливо простукивал морзянкой по валуну.

— Батя, стучи в ответ! Стучи, батя! Нас зовут. Они будут осторожнее… — Виктор дотянулся до головы Михеичева, потрепал его за волосы. — Стучи, батя! Найди камень, стучи!

— Чую, Витя, чую. Они совсем близко. — Петр Васильевич не двигался с места.

Тропинин что было сил дернул за волосы, вырвал клок, забил ладонью по почве.

— Стучи, батя. Они будут осторожнее. Только стучи.

— Тебе тоже надо лечь вдоль забоя. Я понимаю. Ты сможешь вырвать ноги? — Михеичев подполз к нему, поправил куртку, склонил голову к уху, горячо зашептал: — Витя, сынок, попробуй, хочешь, я помогу?

Молотки били вверху, к их ударам примешивался скрежет по породе какого-то инструмента.

— Уйди, я сам.

— Надо, Витя. — Он ласково гладил его по голове.

— Уйди.

Виктор оттолкнул его руку, сжав зубы, дернул ноги. Острая боль прожгла позвоночник, теряя сознание, он слабо попросил:

— Помоги, батя…

— Жизнь спасай… есть шанс… вдоль забоя… — сбивчиво умолял Петр Васильевич.

Черная яма была глубокой, и Виктор то стремительно падал в нее, то зависал, цепляясь ногами за острые крючья. Летели красные хлопья снега, перемешивались с черным угольным штыбом, а со дна пропасти поднимались гулкие удары барабанов и их бой перерастал в тихие звуки какой-то скорбной мелодии.

Тропинин очнулся, застонал, к его губам припали пальцы Михеичева, требовали ответа.

— Я помогу, Витя.

— Уйди.

С левой стороны вновь раздался треск, будто сломалось сухое дерево, но молотки на этот раз не умолкли, стучали почти у самых Витькиных ног. Шахтер собрался с силами, решив, что сейчас он сделает еще одну попытку и во что бы то ни стало вырвет ноги. Пусть даже часть их останется там.

«Только бы не потерять сознание».

— Кажется, они подрывают почву. — Бригадир шарил около себя рукой, прислушивался на ощупь.

— Зачем подрывку?. — не понял Виктор.

Он весь напрягся, уперся руками и что было сил дернул ноги. Сознание замутилось, но не ушло, Тропинин рванулся еще раз, вытянувшееся тело уперлось головой в забой, колени не сгибались.

— Помоги! — крикнул Виктор бригадиру.

Терялся рассудок, иссякали силы.

— Да, они делают подрывку, чтобы опрокинуть валун от забоя, — Михеичев как-то странно хмыкнул, не то засмеялся, не то заплакал и, шмыгнув носом, договорил: — Это наше спасение! Не двигайся, Витя. Потерпи малость. Теперь нужно не к забою жаться, а отползать от него.

Виктор не слышал Михеичева. Еще раз дернулся и, окончательно теряя сознание, резко перевернулся на бок, перекручивая ноги. Петр Васильевич развернул его на спину, тряс за плечи.

— Витя, очнись! Ты чуешь, воздух хлынул.

Небольшой корж, скользнув по забою, шлепнулся рядом с бригадиром, тот вздрогнул и посмотрел вверх. В образовавшуюся щель пробивался свет. Михеичев протер глаза, полоска света медленно расширялась.

— Дак вижу!..

Увидел он и то, что в просвет полетели куски породы, и еще сам окончательно не сообразив, что надо делать, сдернул с Тропинина куртку и, защитив ею голову, телом своим закрыл его.