Проклятая игра

– До свидания, – сказал он и неровной походкой направился к двери. Она прошла вперед, открыла дверь и повела его вниз по лестнице. В одной из соседних комнат плакал ребенок, это был завывающий плач младенца, который знает, что никто не придет. На крыльце Брир еще раз поблагодарил Шэрон, и они расстались. Он посмотрел, как она бежит домой.

Со своей стороны, он не был уверен – по крайней мере, сознательно – в том, куда ему теперь идти и зачем. Но как только он спустился по ступенькам и ступил на тротуар, ноги понесли его в направлении, которого он никогда раньше не знал, и он не заблудился, хотя вскоре оказался на незнакомой территории. Кто-то звал его. Его, его мачете и оплывшее серое лицо. Он шел так быстро, как позволяла анатомия, и как человек, призванный историей.

70

Уайтхед не боялся умереть; он боялся лишь того, что, умирая, обнаружит, что прожил недостаточно. Это было его заботой, когда он столкнулся с Мамуляном в коридоре пентхауса, и это продолжало его мучить, когда они сидели в гостиной, а шоссе гудело за их спинами.

– Хватит бегать, Джо, – сказал Мамулян.

Уайтхед ничего не ответил. Он взял из угла комнаты большую миску лучшей клубники Галифакса и вернулся на свое место. Пробежав опытными пальцами по ягодам в миске, он выбрал особенно аппетитную ягоду и начал ее грызть.

Европеец наблюдал за ним, ничем не выдавая своих мыслей. Погоня была закончена; теперь, перед самым концом, он надеялся, что они смогут немного поговорить о старых временах. Но он не знал, с чего начать.

– Скажи мне, – спросил Уайтхед, выедая ягоду до основания, – ты захватил с собой карты?

Мамулян уставился на него.

– Игральные, а не дорожные, – съязвил старик.

– Конечно, – ответил Европеец, – они всегда со мной.

– А эти славные мальчики играют? – Он указал на Чеда и Тома, которые стояли у окна.

– Мы пришли ради Всемирного потопа, – сказал Чед.

Старик нахмурился.

– Что ты им наговорил? – спросил он Европейца.

– Они всё сами придумали, – ответил Мамулян.

– Мир идет к концу, – сказал Чед, с маниакальной тщательностью расчесывая волосы и глядя на шоссе, повернувшись спиной к двум старикам. – А ты разве не знал?

– В самом деле? – спросил Уайтхед.

– Неправедные будут сметены.

Старик поставил на стол миску с клубникой.

– А кто будет судить? – спросил он.

Чед оставил прическу в покое.

– Господь на небесах, – сказал он.

– А мы не можем сыграть по такому случаю? – ответил Уайтхед. Чед озадаченно повернулся к собеседнику, но вопрос был адресован не ему, а Европейцу.

– Нет, – ответил Мамулян.

– Ради старых добрых времен, – настаивал Уайтхед. – Всего один раз.

– Твое мастерство произвело бы на меня впечатление, пилигрим, если бы не было столь очевидной тактикой затягивания.

– Значит, ты не будешь играть?

Мамулян сверкнул глазами. Он почти улыбнулся, когда сказал:

– Конечно, я сыграю.

– В соседней комнате, в спальне, есть столик. Может, прикажешь одному из своих катамитов его принести?

– Они не катамиты.

– Староват ты уже для этого дела, да?

– Они богобоязненные люди, оба. Про тебя того же не скажешь.

– Это всегда было моей проблемой, – сказал Уайтхед, с усмешкой уступая колкости. Все было как в старые добрые времена: обмен иронией, кисло-сладкие реплики, осознание того, что каждое мгновение, проведенное вместе, эти слова скрывают глубину чувств, которая пристыдила бы поэта.

– Ты не мог бы принести стол? – спросил Мамулян у Чеда. Тот даже не пошевелился. Он слишком увлекся борьбой воль между этими двумя мужчинами. Бо`льшая часть смысла была потеряна для него, но напряжение в комнате явно нарастало. Что-то потрясающее маячило на горизонте. Может, волна, а может, нет.

– Ты иди, – сказал он Тому, не желая ни на миг отрываться от сражения. Том, довольный, что у него появился повод отвлечься от сомнений, подчинился.

Чед ослабил узел галстука, что для него было равносильно наготе. Он безупречно улыбнулся Мамуляну.

– Собираешься убить его, да? – сказал он.

– А ты как думаешь? – спросил Европеец.

– Кто он такой? Антихрист?

Уайтхед заурчал от удовольствия, осознав абсурдность этой идеи.

– А ты говорил… – упрекнул он Европейца.

– Так вот кто он такой? – настаивал Чед. – Скажи мне. Я могу принять правду.

– Я еще хуже, парень, – сказал Уайтхед.

– Хуже?

– Хочешь клубничку? – Уайтхед взял мисочку и протянул угощение. Чед искоса взглянул на Мамуляна.

– Он их не отравил, – заверил его Европеец.

– Они свежие. Бери. Иди в соседнюю комнату и оставь нас в покое.

Том вернулся с маленьким прикроватным столиком, поставил его на середину помещения.

– Если вы зайдете в ванную, – сказал Уайтхед, – то найдете там большой запас спиртного. В основном водка. И еще немного коньяка, я думаю.

– Мы не пьем, – сказал Том.

– Сделайте исключение, – ответил Уайтхед.

– Почему бы и нет? – сказал Чед, его рот был набит клубникой, а по подбородку стекал сок. – А почему бы и нет, черт возьми? Это же конец света, верно?

– Верно, – кивнул Уайтхед. – А теперь идите, ешьте, пейте и играйте друг с другом.

Том уставился на Уайтхеда, который ответил ему притворно-раскаивающимся взглядом.

– Прошу прощения, а мастурбировать вам тоже нельзя?