Проклятая сабля крымского хана

— То, чужое, проклято, — вещала женщина. — Заговорено на преданность своему хозяину. Всяк, кто его заберет, страдать будет, и вокруг его люди будут страдать. Верни его, Григорий, пока не поздно.

Холодная рука Тюжева нащупала саблю под бархатным кафтаном. Василий, щуря черные глаза, глядел на него с удивлением.

— О чем она говорит? — поинтересовался купец. — Какое такое чужое ты взял?

Тюжев ничего не ответил. Старуха еще немного постояла с ними в молчании и, бросив: «Вижу, накликаешь беду», продолжила путь в город. Мужчины не окликали ее.

— О чем она? — снова поинтересовался Василий. — Ты сроду чужого не брал.

— Брешет старуха, — отозвался Григорий и добавил неожиданно зло: — Ну что стоишь? Поехали!

Купец послушно хлестнул лошадку, и та побежала трусцой, торопясь к городским воротам. Распрощавшись с Василием у стен кремля, Григорий пошел домой. Слова старухи о чужом не давали покоя. Он знал: старая ведьма редко ошибалась, если ошибалась вообще. Бабы, постоянно бегавшие к ней, говорили: все ее пророчества неизменно сбывались, поражая своей точностью. Если она права, что же делать с саблей? Можно было передать ее царю, однако что-то в глубине души мешало это сделать, какой-то противный внутренний голос убеждал его оставить оружие себе — и убедил. «Что может случиться? — рассуждал Григорий. — Ежели суждено погибнуть в сражении, нешто сабля будет виновата? Я и без нее могу сложить буйну голову. Нет, не понесу саблю на то проклятое место. Таперича моя она, я ее хозяин».

Успокоив себя таким образом, Тюжев вошел во двор. Марфа, ожидавшая на пороге, бросилась к мужу:

— Беда у нас, соколик мой! Час назад лихоманка напала на наших деточек! В бреду все лежат, тебя зовут. И за что же наказание такое? — Она взяла его за руку. — Милый, посиди с ними, а я к колдунье сбегаю. Много есть у нее снадобий от лихоманки.

— Видел я ее по дороге, — Григорий с содроганием вспомнил слова женщины, — наверное, на рынке она.

Марфа поправила платок.

— Мигом обернусь. Иди, иди, соколик мой. Палашка с ними.

Она метнулась к воротам, а Тюжев, почувствовав тяжесть в ногах, зашел в дом. Гробовая тишина обволокла его, давила на плечи, сжимала голову, словно обручем. Он прошел в комнату, где лежали его дети. Служанка Палашка, молодая рябая рыжая девка, держа в руках мокрую тряпку, вытирала пот с бледных лиц детей. Они тяжело дышали, глаза их были закрыты, щеки горели нездоровым румянцем.

— Совсем плохи, — сказала девушка, увидев Григория. — Добро, если хозяйка успеет…

Тюжев сжал кулаки и гневно крикнул: