Проклятая сабля крымского хана

Колдунья прохаживалась по рынку, сопровождаемая гневными взглядами туляков, не обращая на них никакого внимания. Она прекрасно знала, что те, кто смотрит на нее с негодованием, скоро придут к ней за разными травами и будут униженно просить о помощи. Но это будет в ее вотчине. А здесь их вотчина, и они вольны вести себя, как захотят. Возле одного торгового ряда женщина задержалась, рассматривая посуду. Здоровенный черный кот — неизменный атрибут любой ведьминой избушки — разбил недавно кувшин и пару тарелок. Продавец покосился на неприятную ему покупательницу, хотел было прогнать, но купеческая жилка дала о себе знать — и он спросил как можно любезнее:

— Может, чем пособить, бабушка?

— Бабушка твоя уже в могиле, почитай, лет десять, — буркнула колдунья. — Дед туда еще раньше отправился. Так что меньше разглагольствуй, милок. Почем посуда-то?

Удивленный продавец назвал цену, и старуха, достав из кармана грязного передника деньги, кинула на прилавок:

— Держи, касатик.

Купец взял монеты с брезгливостью, пересчитал, удостоверился, что все совпадает, и отвернулся от нее, ища глазами других покупателей. В худую жилистую руку старухи вцепилась Марфа и запричитала:

— Бабушка, родненькая, детишки мои заболели, лихоманка проклятая одолела, пособи, какие угодно деньги заплачу!

Колдунья одернула руку и презрительно бросила:

— Сказала я твоему муженьку, девушка, что не свое он взял, отсюда и все беды. Ежели вернет назад ту штуковину, что басурманским колдуном заговорена, выздоровеют твои деточки. Ежели нет — и снадобья мои не помогут.

Глубокая морщина, словно трещина, прорезала гладкий лоб Марфы.

— Григорий взял чужую вещь? — спросила она, удивленно моргая глазами. — Да как такое возможно, бабушка? Муж сроду чужого не брал. Не вор он, ты что-то путаешь.

— Да не крал он, — пояснила колдунья с неохотой. — Хозяин потерял — он поднял. Была бы другая вещица — стал бы сам хозяином. Но попалась ему заговоренная. Через это и дети захворали.

Марфа прижала прохладные ладони к пылавшим щекам.

— Значит, — с трудом выговорила она, — ежели Григорий вернет то, что взял, деточки поправятся?

— И жить будете долго и счастливо, — пообещала старуха и махнула рукой. — А теперь иди восвояси. Пора мне.

Не заставив себя упрашивать, женщина бросилась домой. Сумрачный, Григорий ходил из горницы в горницу. Детям становилось все хуже и хуже.