Проклятье Жеводана

Помимо книг на полках стояли мои любимые образцы скелетов под стеклянными колпаками, некоторые из которых я собрал сам. Рядом с протянутой полосой из острых ребер скелета гадюки стояла банка с заспиртованной рептилией, которую мне так и не удалось идентифицировать по причине либо плохой сохранности препарата, либо врожденного патологического уродства этой ящерицы. Ее тело было непропорционально вытянутое и худое, а морда не походила ни на одну иллюстрацию из моих атласов. Эта аномалия и привлекла меня, когда я с большой охотой приобрел ящерицу в свою коллекцию.

Я с большим удовольствием предложил отцу сесть на диван из красного дерева со светло-кремовой обивкой с едва заметным узором, который стоял напротив моего, прямо скажем, жутковатого архива. Сам же я занял место за столом, который был сделан из той же породы дерева.

– Вот как теперь все поменялось? – улыбнулся отец, оглядывая мой кабинет.

– Скорее, каждый остался при своем, – ответил я, пожав плечами, и поправил на столе мою любимую чернильницу в виде рыбки.

– Я не узнаю этих мест, – усмехнулся отец, всплеснув руками. – До тебя оно было безликим.

– Что ж, надо же позаботиться о потомках? – спросил я, постукивая пальцами по столу.

Как и рассчитывал, разговор о детях вызвал у отца оживление, присущее любому родителю.

– Так-так? – спросил он, поведя бровью.

– Нет-нет, – усмехнулся я, замотав головой. – Если ты боишься, что где-то по местным деревням бегают мои бастарды, то спешу развенчать твои опасения. Я был слишком занят созданием настоящего наследия. Этот госпиталь станет колыбелью новой легенды, пап. Ну-ну, ухмыляйся!

– Ты очень изменился, Этьен, – вздохнул Оноре. – Или мы просто давно не виделись.

– А может, и то, и то, – я пожал плечами и откинулся на спинку кресла, заложив руки себе за затылок и прикрыл веки. – Больше всего мне хочется, чтобы потомки нашей семьи шли по галерее, с удивлением и трепетом глядя на портреты в тяжелых рамах. Я хочу, чтобы все указывали на мой портрет, и кто-то, может, даже кто знал меня при жизни, мог гордо произнести мое имя. И даже малолетние дети знали бы, кто такой Этьен Готье.

– А вы не хотите, легендарный граф Готье, почаще появляться на балах? – спросил отец.

Я поморщился от явного неудовольствия и издал какой-то невнятный звук.

– Я подумаю, – сказал я из вежливости, прекрасно понимая, что это место устроено настолько совершенно, что не оставляло никакого шанса на то, чтобы я покинул эти края, и уж тем более не ради болотистого Версаля, кишащего пискливым и голодным комарьем.

* * *

Ноги и спину ломило от усталости, а разум был охвачен пьяным восторгом. Без сил, но в неимоверном довольстве собой я рухнул в глубокое кресло своего кабинета, откидывая голову. В уголках глаз теплились горячие слезы, а уста безмолвно бормотали, не подчиняясь разуму, а лишь неуемной жажде, исходящей из самой глубины души.

Руки дрожали, но не от усталости – их охватила восторженная лихорадка, и я бы заплатил любую цену, чтобы вновь причаститься к этому состоянию.

Сегодня мы – я и врачи, которые служили в Святом Стефане, а такой отверженный труд я не могу назвать работой, лишь службой, – мы вырвали из пасти безобразной болезни бесценную жизнь.

Порой мой эгоизм затмевает мне взор, не позволяя увидеть чуда в обыденных его проявлениях. Едва ли я бы обратил внимание на этого несчастного лесничего вне стен Святого Стефана – что может быть примечательного в рослом мужичке с усами и короткой курчавой бородкой, седоватыми волосами и бакенбардами на загорелом и несколько осунувшемся лице?

Звали бедолагу Жорж, и он был добродушным малым, и охотно рассказывал байки и небылицы, чтобы поразвлечь нас и приободрить. Наверное, в жизни добряка и в самом деле приключилось немало превеселого и интересного, но я все пропустил мимо ушей.

Но сегодня мы исполнили Божий промысел, и я до сих пор не верю, что это случилось со мной, что Господь позволил мне приоткрыть завесу великого таинства жизни. Мышцы и органы, оплетенные сеткой жил и сосудов приводили меня в неописуемый и богобоязненный восторг пред Всевышним. Открывшийся мне мир поразил меня до самой глубины души, и все мое естество замирало от мысли, с явлением какого порядка я имею дело.

Я беспрекословно внимал наставлениям и указам хирургов, с которыми служил бок о бок. Мне было абсолютно наплевать на их происхождение – если им были открыты сакральные таинства жизни и смерти, – я был готов служить под их началом и с великим благоговением принимал сам шанс прикоснуться к истинному чуду. Мы одолели то кощунственное извращение, которое долгие годы червоточило несчастного лесника Жоржа.

Отбросив пустое красноречие – сегодня я впервые оперировал, и сейчас настало блаженное время триумфального и победоносного отдыха. Меня настолько потрясло все действо, что я даже не заметил, что дверь моего кабинета отворилась, а более того – скорее всего, перед этим громко стучались и спрашивали дозволения войти.