Проклятие безумной царевны

– У меня такое ощущение, что немцы были заранее предупреждены о том, что мы собирались сделать, – рассказывал Красносельский. – Нас ждала засада. Разумеется, нас немедленно разоружили, и я с горечью простился со своим достопамятным револьвером с буквами МФЕП, который был мною добыт при побеге из некоего одесского подвала. Потом, на допросе, из случайной обмолвки – а я, надо сказать, хорошо говорю и понимаю по-немецки, – стало ясно, что здешние части предупредили из Одессы. Якобы командование германских войск, размещенных там, получило анонимное письмо с подробным изложением наших планов. Поверили в это лишь наполовину, однако в Ялте кому надо сообщили, и здесь на всякий случай устроили засаду, в которую мы и угодили. Немцы рассвирепели так, что мы боялись, как бы наша авантюра не отразилась на положении Романовых. Однако мы еще не успели установить связь ни с кем из узников, и вскоре немцы в этом убедились, так что Романовым ничего не грозило. Нас, конечно, ждал военно-полевой суд, а потом, скорее всего, расстрел. Мы к этому были готовы, однако все же надеялись на снисхождение. Нас держали неподалеку от Мисхора, в заброшенном строении, в котором раньше жили рабочие, ремонтировавшие дорогу. Среди охранников были двое, которые относились к нам с нескрываемым сочувствием. Мы предполагали провокацию, но потом прониклись к ним доверием, потому что они очень существенно облегчили наше положение. Нам приносили хорошую еду, позволяли днем открывать двери и окна, потому что в нашей «тюрьме» стояла почти невыносимая духота. Конечно, рядом всегда находились часовые, однако хотя бы дышать можно было свободно. И вот, кажется, позапрошлой ночью… у меня все сбилось в сознании… вдруг дверь в наше узилище распахнулась. На пороге, подсвечивая себе фонариком, стоял один из наших «добрых», – Красносельский произнес это слово с горькой иронией, – стражей. Он сделал нам знак выходить и объяснил по-немецки, что за нами пришли наши друзья, которые вернут нам свободу. Рядом с ним появились люди, одетые в форму немецких солдат, однако говорили они по-русски. Нам объяснили, что нас отведут через лес в безопасное место, а оттуда помогут скрыться. Мы, конечно, спрашивали, кто они; был дан ответ, что нам все объяснят на месте, а сейчас лучше не тратить времени на разговоры. Мы последовали за этими людьми по лесной тропе. Стояла яркая лунная ночь, лучи света проникали сквозь деревья, идти было легко. На вопросы наши сопровождающие не отвечали, но, когда переговаривались между собой, мне показалось, будто я слышал женский голос. Я начал прислушиваться и уловил фразу: «Я вас умоляю! А шо с ними еще делать?» Я знаю, в Крыму многие говорят на суржике, но одесский суржик ни с чем не спутаешь. Однако мне показалось слишком фантастичным, чтобы из Одессы приехали люди нарочно для того, чтобы нас освободить. Размышляя об этом, я споткнулся, чуть не упал, ухватился за своего соседа, чтобы удержаться на ногах, мы свалились вдвоем, и кто-то из наших охранников раздраженно крикнул: «А ну, ша, белая сволочь!»

– Что? – ошеломленно воскликнул отец.

– Да, именно так, – вздохнул Красносельский и на некоторое время замолчал, набираясь сил.

Мы с отцом переглянулись, уже поняв, что последует дальше.

Красносельский продолжал севшим от усталости и злобы голосом: