Проклятие безумной царевны

– А вот меня выгнали! – дрожащим от слез голосом сообщила она. – Кремер, такая подлая тварь, уехала с этим бесхребетным и безголосым Вертинским в Симферополь, не сказав мне ни слова! Я знаю, она завидует мне, потому что хоть я и считаюсь ее дублершей, но пою куда лучше, чем она! Вот мерзавка Изочка и решила от меня отделаться. Я бы и сама уехала в Симферополь: завтра туда едет один знакомый господин в своем авто, но просто так он меня не повезет, ему нужны деньги, а я осталась без копейки, ну буквально без гроша! У Додонова просить не стану. Лучше умру! Знаете, что сделал этот милейший господин? Мы ведь с Кремер и Вертинским жили у него, так вот, после их отъезда он переселил меня в отель. Якобы неловко мне, одинокой женщине, жить у холостого мужчины! Якобы его сильно беспокоит моя репутация! Репутация! Вы слышали что-нибудь нелепей?!

И Кравчинская вдруг захохотала так громко, что портье удивленно взглянул на нее, а мне стало ясно, что она не просто раздосадована донельзя, но и донельзя пьяна.

– Да, вообразите, наш дорогой Андроник дал мне грубейший от ворот поворот, заявив, что влюблен в другую! – продолжала Кравчинская, взглянув на меня с нескрываемой злобой, и я на миг совершенно нелепо почувствовала себя виноватой, поняв ее намек.

Итак, Додонов не расстался со своими мечтами обо мне… но сейчас это волновало меня меньше всего на свете, потому что меня вдруг осенило, как я могу спастись!

– Послушайте, Зинаида… ох, извините, не знаю вашего отчества… – начала было я, и Кравчинская буркнула:

– Ах, бросьте эти дурацкие церемонии! Зовите меня просто Зиночкой. А я вас буду звать Наденькой. Мы с вами вполне можем позволить себя этакую короткость, потому что домогаемся одного и того же мужчины!

Она захихикала, но я резко сказала:

– Я не домогаюсь Додонова, и его чувства мне совершенно неинтересны! Оставим его в покое и поговорим о деле. Зинаида, я заплачу вам достаточно, чтобы вы могли доехать до Симферополя и вообще куда хотите, хоть в Екатеринославль, но только… но только продайте мне ваше платье!

– Что?! – сделала она огромные глаза. – Мое платье?

– Да, да! – нетерпеливо повторила я. – Ваше платье, любое, пусть самое ненужное! И шляпу, вот эту, которая на вас, или такую же – с широкими полями. Я переоденусь, сбегаю домой за деньгами и вернусь ну буквально через час. И тогда заберу свои вещи, а ваши верну вам.

Ах, если бы я знала, к чему приведет эта мысль, которая в тот момент казалась мне столь удачной, казалась спасительной! Если бы я только могла это знать!..

К моему изумлению, Кравчинская не задала ни одного вопроса. Даже не спросила, зачем мне это нужно! Ни следа уныния и ревности не осталось на ее лице, она необыкновенно оживилась и чуть ли не запрыгала от удовольствия. Возможно, конечно, мысль о деньгах, которые она получит, так ее воодушевила, но, скорее всего, ей, как всякой актрисе, была радостна сама мысль о переодеваниях, об интриге, о загадке.

Через минуту мы уже были в ее номере, где на стульях, диване, кровати, столе были разбросаны всевозможные наряды, имевшие такой вид, как если бы Кравчинская долго перебирала их, вернее, расшвыривала, не в силах решить, что же надеть.

– Выбирайте! – заявила она щедро, сопроводив свои слова царственным жестом, и я не заставила себя уговаривать: мигом скинула свое незамысловатое белое платье и надела ярко-голубое, схватила соломенную шляпу с опущенными полями, которые должны были закрывать лицо, и украшенную шелковыми цветами в тон платью, спрятала под шляпу волосы. Взглянула в зеркало.

Да, другая одежда сыграла свою роль, преобразив меня: теперь обо мне прежней напоминал только маленький рост этой особы в нарядном платье и очаровательной шляпке.

– Какой у вас унылый вкус! – бросила Кравчинская, однако я уже выбежала из номера и тотчас забыла о ее существовании.

Вернувшийся на свое место швейцар почтительно распахнул передо мной дверь, и я постаралась выйти с самым независимым и небрежным видом. Если Вирка где-то здесь затаилась и подстерегает, она не узнает меня переодетой, но может заподозрить неладное, если какая-то девушка в синем платье начнет боязливо озираться по сторонам.

Свернула за угол – и бросилась бежать со всех ног, однако все-таки кружным путем, а не прямо к дому.

И вот я наконец на нашей улочке, вот вбежала в ворота, вот взлетела на крыльцо.

– Вы к кому, сударыня? – раздался дрожащий голос мамы, и она вышла мне навстречу – заплаканная, с красными пятнами на опухшем лице.

Я сорвала шляпу.

– Надя! Володя, сюда, скорей, Надя вернулась! – вскричала мама, и в комнату ворвался отец.

Бросился было ко мне, но тут же замер на месте с таким виноватым видом, что я все поняла еще прежде, чем он заговорил:

– Надя, прости меня, я не смог удержать Красносельского. Он сказал, что все равно ушел бы, даже если бы я не начал его гнать. Он просил сказать, что любит тебя.

Меня шатнуло к стене.

– Куда же он ушел? – выговорила я с трудом.

– Я спрашивал, но он ничего не ответил, – пробормотал отец.

– Надя, – осторожно спросила мама, – почему ты в таком виде? Что случилось? Чьи это вещи?