Проклятие безумной царевны

Ну так вот: в это мгновение мы истинно жили – никогда еще я не ощущала большего счастья и полноты жизни, счастья и полноты настоящего! Прошлое забылось, будущего не существовало. Только эта минута, только наслаждение ею!

Я знала, что Красносельский любит меня, он знал, что я люблю его, и постоянное ощущение страха смерти, ее внезапности, которое, вольно или невольно, угнетало в те страшные времена каждого человека, полная неуверенность в завтрашнем дне, привычка жить минутой помогли нам преодолеть застенчивость и осторожность.

Теперь мы принадлежали друг другу и оба жадно искали наслаждения. Наступление его было неизбежно, оно приближалось, оно мутило рассудок и разжигало кровь, я была ошеломлена тем богатством ощущений, которое, оказывается, таилось в недрах моей женской сущности, я отдалась им во власть, и в самый острый миг, когда, словно издалека, до меня донеслись слитные стоны мужчины и женщины – это были наши с ним стоны! – Красносельский вдруг выкрикнул:

– Анастасия!

И все кончилось для меня…

* * *

Не могу связно описать то, что было потом. Я словно окунулась в безумие, которое, оказывается, давно подстерегало меня… скоро, скоро оно вполне завладеет мною, час его торжества приближался!

Смутно помню, что я оттолкнула Красносельского, рыдала, выкрикивала ему упреки, проклинала за то, что для него являлась всего лишь заменой той, кого он истинно любил.

Он был бледен – бледнее даже, чем в то время, когда лежал раненый и истекал кровью. Он клялся, что не называл меня Анастасией, что мне послышалось, что этого не могло быть, что он любит меня, только меня, любит с первого мгновения нашей встречи!

Я не слушала, не верила. Я не могла, не способна была поверить!

И в эту минуту возвратился домой отец…

До него донеслись мои истерические крики, он прибежал на них и, увидев меня полуодетой, рвущейся из объятий Красносельского, рыдающей, проклинающей его, он решил, что тот изнасиловал меня.

Отшвырнув меня в сторону, отец набросился на Красносельского и так ударил его, что тот упал.

Отец что-то кричал, Красносельский пытался ответить, но я не слышала ни слова: выбежала из комнаты и заперлась у себя.

Наверное, так я не рыдала еще никогда в жизни. Я проклинала себя, свою судьбу, Красносельского, Тобольского, но больше всех… больше всех я проклинала Бойцова.

Да-да, Бойцова – того самого человека, который создавал «вторую семью» и изломал жизни множества людей, подчиняя их своей цели. Как ни мало религиозна я была, я все же читала Евангелие и помнила эти слова: «…а кто соблазнит одного из малых сих, верующих в Меня, тому лучше было бы, если бы повесили ему мельничный жернов на шею и потопили его во глубине морской».

Бойцов был одним из тех, кто соблазнял малых сих, отвлекая от истинного жизненного пути, от предначертанной им Господом стези: сначала искушал иной, возвышенной, почетной участью, а потом отбрасывал, как жалкий мусор, тех, кто не соответствовал его замыслам. Возможно, он был уверен, что мы – а ведь наверняка я не была единственным «плевелом», который отделили от чистых «зерен», наверняка существовали и другие, «неудачные», «выбракованные» Анастасии, а также Татьяны, Ольги, Марии, Алексеи и даже император и императрица! – должны быть благодарны за приобщение к интересам государства, за счастье хотя бы ненадолго разделить радости, беды и заботы царской семьи. О том, какой отпечаток это оставит на судьбах этих людей, как искалечит их души, Бойцов, конечно, даже не думал. Это его не интересовало! Но кто знает, не изведай я искушения если не быть, то казаться царевной Анастасией, может быть, я и не воспринимала бы так болезненно свое сходство с ней, не ревновала бы к ней, когда чувства мужчины изливались на нее, а не на меня.

Бойцов, во всем виноват только Бойцов! Как же я ненавидела его!..

И вдруг ужасная мысль поразила меня. А что, если задуманная Бойцовым операция по спасению императорской семьи все же удалась? Что, если вместо них в екатеринбургском подвале были убиты дублеры, которых я помнила с детства? Федор Степанович и Надежда Юрьевна Филатовы, Лариса, Евдокия, Ирина и неизвестный мне мальчик, которого избрали на роль царевича Алексея?

Царство им небесное, но царство небесное и подлинным Романовым, если они все же остались в живых, были чудом спасены и вывезены из России. Ведь им уже никогда не удастся вернуть свое имя, им не простят, что Россия оплакивала их двойников, чтила их как мучеников, подлинные Романовы теперь будут всегда считаться самозванцами!

– Ходи осторожней, баришна! – вдруг раздался над ухом сердитый голос, и я, рванувшись в сторону чуть ли не из-под колес арбы какого-то старого татарина, сердито грозившего мне сухим коричневым кулаком, обнаружила себя на улочке, спускавшейся к базару.

Недоуменно огляделась. Как я сюда попала? Погруженная в свои горестные мысли, вне себя от смертельной обиды на Красносельского, я не замечала времени, не осознавала, что делаю, я, значит, встала, привела в порядок одежду, даже шляпку надела – и убежала из дому, не зная, чем закончилась ссора отца и Красносельского!