– Эй, Маленькая Рыжая… Поди сюда.
Зовет
– А ты хочешь вернуться домой? – спрашивает он. – Вернуться к своей бабушке? К старой леди, вечно занятой шитьем?
Он читал мое личное дело. Он знает что я отвечу.
– Нет. Даже у тебя лучше, чем там. – А после я не скажу ничего больше. Просто отойду в сторонку в своем уме и оставлю ему свое тело.
Темен лес, но я знаю путь. Я здесь уже бывала.
Скоро будет тропа, утоптанная и каменистая, но пальцы на руках и ногах словно иголки и булавки. Если я останусь здесь, если задержусь подольше, стану ли я навсегда одной из них?
Сейчас утро, я вернулась и ищу что-нибудь острое. Дежурные унесли осколки зеркала, Кажется, мистер
Альби смотрит на стену, прочерчивает на белом цементе воображаемые берега. Она смуглая и миниатюрная, волосы коротко острижены, осталась только одна длинная прядь за левым ухом.
– Зачем ты его так накручиваешь?
– Кого его? – мой голос звучит грубо. Я редко им пользуюсь. Неужели уже настало утро? Сколько дней прошло? – И каким это образом?
– Мистера
Не помню, чтобы я вообще разговаривала с мистером
– Ходить по струнке. Ходить по дорожке. Какая разница?
– Обещаешь?
– Хорошо.
– Ну, играй в свою игру. Пусть думают, что тебе лучше.
Альби распрямляется, видимо, думает о доме. Ей есть, куда возвращаться. Деревянный забор. Гараж на две машины. Папа и Мама, полная кастрюлька каши на завтрак. И никакой Бабули, делающей лимонад вечером холодного воскресенья. И ни иголок, ни булавок.
Теперь моя очередь ежиться.
– Я не хочу становиться лучше. Тогда они отошлют меня домой.
Альби смотрит на меня. На это ей ответить нечего. Я поворачиваюсь к постели, начинаю ощупывать матрас, гадая, вставляют ли теперь пружины в эти штуковины. Альби поворачивается к стене, ее палец чертит новую траекторию по трещинам. Все мы по-своему проводим свободное время.
На следующий день у нас новый терапевт. Они у нас всегда новые. Задерживаются на несколько недель, несколько месяцев, а потом исчезают.
Эта хочет, чтобы мы вели дневники. Раздает красивые, блокноты в красивых обложках из ткани – с цветочками, зайками, единорожками, и тому подобным. Мы должны записывать туда свои уродливые секреты.
– На моем – Яркая Радуга[41]
. – Альби взволнована… или разочарована. Не знаю.Джоэль говорит:
– Они должны быть бурые, как сопли. Или коричневые, как…
Как дерьмо, хочет она сказать. Но никогда не произносит это слово.
– Я хочу, чтобы твои мысли стали красивыми, Джоэль, – говорит врачиха. Она уже запомнила все наши имена. Я думаю:
Я кладу руку на свой дневник. По всей обложке – милые цветочки. Я буду записывать свои мысли. Только они не будут прекрасными.
Вот так, не рифмуется и для песенки не годится, зато все верно.
– Что ты там пишешь, Рыжая? – спрашивает Альби.
Джоэль уже отправилась в туалет. Не жду ничего хорошего от запаха, который будет исходить от ее книжки.
– Записываю прекрасные мысли. – Я прикрываю рукой свой стих. Он великолепен, думаю я. Мрачен и прекрасен, как я сама, когда сплю.
– Маленькая Рыжая. – В дверях стоит мистер
Он показывает на меня. Я ухожу.
Четвероногая и мохнатая, крадусь в лесных тенях. Моя добыча передо мной – я слышу отрывистое дыхание, чувствую страх в запахе пота. Свесив набок длинный розовый языке, бросаюсь вперед, ускоряюсь. Прорвавшись сквозь цветущий терновый куст, я вижу мистера
Я просыпаюсь в лазарете, мои руки и ноги покрыты свежими синяками.
– Боже, Рыжая, – говорит Альби. – На сей раз он здорово тебя отделал, правда?
– Наверное. – Я не помню. Впрочем, похоже на то.
– Но и ты его тоже достала.
– В самом деле? – Я едва могу пошевелиться, но все же поворачиваю голову на звук ее голоса.