– Я ничего не принесла тебе, Бабушка.
Она улыбается, обнажая блестящие острые зубы.
– Ты принесла себя, Рыжая. Подойди ближе, отсюда я не могу дотянуться до тебя.
– Да, Бабушка.
Делаю шаг вперед и останавливаюсь. Волчья стая шныряет у дома, ищет путь внутрь. Бабушка садится. Кожа мешком висит на ней, будто слишком просторный домашний халат. Клоки шерсти торчат из ушей, вокруг глаз.
– Нет, Бабушка. Ты сделаешь мне больно.
Она качает головой, ее лицо болтается из стороны в сторону.
– Я никогда не делала тебе больно, Рыжая. – Она трет глаза волосатой костяшкой пальца, а потом склоняется вперед, подбирая ноги, готовясь к прыжку. Ее толстые бедра полны силы.
– Иногда мою кожу носит волк. Это он делает тебе больно. – Ее нос удлинился.
– Нет, Бабушка. – Я смотрю прямо в ее темно-зеленые глаза. – Нет, Бабушка, это делаешь ты.
Она прыгает, целясь мне прямо в горло, шкура Бабушки отлетает назад. Я поворачиваюсь и бегу – сквозь тонкую дверь, девять шагов направо и три обратно, распахиваю входную дверь, слышу, как ее зубы щелкают за спиной, разрывая сухожилия, заставляя упасть. И я падаю на мощеную дорожку.
Рыча и ворча, сотня волков пробегает по мне и возле меня. Их мягкие лапы легко прикасаются к моему телу. От них пахнет затхлостью и порывом. Они набрасываются на Бабушку, и я слышу ее крики и хруст ломких старых костей.
Я успеваю подумать, что следом за ней умру, истеку кровью на серых каменных плитах. Однако раненая лодыжка обрастает толстой кожей, и густой серой шерстью.
Мой нос становится холодным и длинным. Я чувствую запах Бабушкиной крови.
Взвыв от ярости и голода, я вскакиваю на четыре лапы с когтями. Скоро я буду пировать, наслаждаясь свежим мясцом вместе со своими братьями и сестрами.
Проснувшись, я без удивления обнаруживаю, что привязана к койке. На сей раз, наверное, в семи местах, а может и больше. Не могу даже пошевелить головой.
– Боже, Рыжая, на этот раз ты его убила. – Надо мной возникает лицо Альби.
– Уходи, Альби. Ты нереальна.
Она молча кивает, ее лицо меркнет. Я засыпаю, но не вижу снов.
На следующее утро мне позволяют сесть. Я прошу принести дневник. Они не хотят давать мне ручку.
– Ты можешь пораниться ею, порезаться, – говорят.
Они не понимают.
– Тогда почему бы
Посмеявшись, они оставляют меня одну. Снова привязанной. Но я знаю, что хочу записать. Все в моей голове.
Новое вино[43]
– Если тарелка останется на столе, а не окажется в посудомойке, я найду способ испортить тебе жизнь на целую неделю.
Голос Валери доносится из прихожей слишком большого дома. Она спустилась за почтой, ее каблуки стучат по паркету, звук приближается.
– Но сегодня мой день рождения! – Алек, уже с сумкой на плече, стоит в двух с половиной шагах от кухонного стола. Им нравится есть здесь, а не в столовой.
– Не важно, – доносится певучий ответ.
Он поворачивается, хватает тарелку с кашей, и делает то, что следовало сделать с самого начала: шумит, причем делает это так, чтобы она слышала.
– Да, Валери. –
Алеку нравится его наставница. Действительно нравится. Хотя слово «нравится» не может описать все, что она делает: не позволяет его успеваемости снижаться, руководит приходящими работниками (уборщицами, садовниками, мастерами), готовит для него и для себя, не дает вляпаться в неприятности. Делает то, о чем договаривался с ней его отец, Рейд: «Присмотрите за моим парнем». Но что насчет приемной матери? Это застало врасплох их обоих – так кажется Алеку, – но, может быть, они действительно подходят друг другу. Всем жителям Мерси Брук известно, что случилось с дочерью Валери, но именно поэтому Валери появилась в жизни Алека, так что иногда ему трудно сожалеть об этом событии.
Валери в летнем платье с подсолнухами появляется на пороге кухни в тот самый момент, когда Алек закрывает посудомойку. Он взмахивает обеими руками –