Проклятие или дар

Альби улыбается, эльф да и только.

– Ага. Ходит с большой повязкой на шее – вот такой.

Я облизываюсь. И, кажется, чувствую кровь на губах.

– Наверное, порезался во время бритья.

Улыбка меркнет, Альби говорит:

– Как скажешь, Рыжая.

Я хочу повернуться, хочу не видеть ее, но что-то удерживает меня на месте: кожаные ремни на запястьях и лодыжках. Один поперек груди.

– В пяти местах, и ремни кожаные, – говорит Альби с некоторым почтением. – Ты действительно выглядела бешеной, когда тебя притащили. Даже пена изо рта шла.

Я опускаю голову на небольшую жесткую подушку. Закрываю глаза. Может быть, удастся вернуться в тот сон.

* * *

Мистер L. навещает меня в темной комнате с кожаными ремнями. На его шее нет повязки, но видны царапины. Я знаю, откуда они взялись. Я чувствую его кожу под моими ногтями. На своих зубах.

– Чикита Роха[42], – говорит он едва ли не с любовью. – Ты должна научиться владеть собой.

Я пытаюсь рассмеяться, но задыхаюсь от кашля. Он медленно подходит ко мне сзади, запускает пальцы в мои рыжие волосы, в кровавую шапку.

– Ты должна научиться ходить по тропе. – Снова оказавшись передо мной, он смотрит вверх, на камеру, которая всегда следит за нами. Поворачивается к ней спиной.

– И ты будешь моим учителем? – говорю я и плюю в него.

Он смотрит на меня сверху вниз. Улыбается.

– Если позволишь, – и похлопывает меня по щеке. Прежде чем он успевает коснуться меня второй раз, я отрубаюсь.

* * *

В лесу холодно, ночь, я стою на развилке. Передо мной путь иголок и путь булавок, а какой где, не знаю. Оба пути – пути боли. Я иду по левой тропе.

Не знаю, как далеко я зашла… Что для меня расстояния? До моего логова – один ночной переход, до следующей трапезы – один прыжок, но я чувствую усталость, и на моей ноге защелкивается капкан. Острые железные зубы режут и жгут. Вой вырывается из моей глотки, и меня выбрасывает из меня.

Я вижу мистера L. стоящего над связанным телом девушки. Я не вижу его рук. Но могу их чувствовать. Я вновь заливаюсь воем, он поднимает глаза, на его лице удовольствие и боль. Сквозь толстые стены я вываливаюсь под холодное ночное небо, в темный лес, в мохнатое тело.

Впиваюсь в свою лодыжку зубами, они у меня как раз для такого случая. Проходят секунды, полные мучительной боли, и я оставляю часть лапы в капкане и хромаю по тропе в обратную сторону.

* * *

Проходят дни. Недели. Ночь. Луна светит в мое крошечное окошко. Они не могли бесконечно держать меня связанной. Закон не позволяет.

Я забилась в уголок комнаты, в руках у меня с пустой тюбик от зубной пасты. Я придумала, как разорвать его, как развернуть, как сделать из него лезвие. Я держу его над рукой, шрамы белеют в лунном свете, голубая жилка пульсирует, показывая, где резать.

Но я не шевелюсь. Не режу.

Позволяю боли наполнить меня. Знаю, одно быстрое движение прекратит боль. Подарит облегчение. Но моя рука неподвижна. Я позволяю боли прийти и принимаю ее, чувствую, как она захлестывает меня, проходит насквозь. Я позволяю ей прийти – а потом ухожу.

* * *

Я снова в лесу, но теперь не на четырех лапах. И не покрыта мохнатой шкурой. И не могу надеяться снова вкусить крови или почувствовать сладостный запах насмерть перепуганной дичи.

Я – это я сама. Костлявая, истерзанная. Короткие волосы клочьями торчат во все стороны, Голова слишком большая. Глаза зеленые, большие. В щель между верхними передними зубами можно и самой улизнуть.

Стою посреди дороги. На сей раз она не расходится надвое… дорога пряма, как хирургический скальпель. За моей спиной высятся деревья. Сделав несколько неуверенных шагов, понимаю, что совсем раздета. В смущении оглядываюсь по сторонам. Вокруг никого.

Вскоре я замечаю перед собой домик, обшитый светлыми досками. Над красной кирпичной трубой вьется дымок. К входной двери ведет серая, вымощенная плиткой дорожка. Я знаю этот дом. Он страшнее густого темного леса со всеми его высокими деревьями. Там живет Бабуля.

Я поворачиваюсь, чтобы бежать, однако сзади доносится вой… протяжный, низкий, тоскливый. Я знаю этот звук – волки вышли на охоту. Нужно торопиться к домику.

Дверь открывается почти бесшумно. Вхожу в первую комнату, здесь темно. Закрываю за собой дверь. Обращаюсь во тьму:

– Бабушка?

– Это ты, Рыжая? – ее голос кажется мне более низким, чем раньше.

– Да, Бабуля.

Мой голос дрожит, руки трясутся.

– Войди в спальню. Я не слышу тебя отсюда.

– Я не знаю пути, Бабушка.

Я слышу, как она тяжело вздыхает. Вздох полон дыма, скрипит от старости.

– Иди на мой голос. Вспомнишь.

И я вдруг вспоминаю. Три шага вперед, девять налево. Протяни правую руку, толкни дверцу, она и откроется.

– Я здесь, Бабушка.

Снаружи тявкают разочарованные волки, добравшиеся до входной двери, у которой кончается мой след.

– Подойди поближе, Рыжая. Я не вижу тебя отсюда.

– Да, Бабушка.

Делаю шаг в черную тьму, и вот она, лежит в постели. Она больше, чем я помню, или, может, это я стала меньше. Одеяло странно облегает ее, как будто мышцы в ее теле теперь расположены как-то иначе. Капля слюны повисла на нижней губе.

Я смотрю вниз – на пустые руки, на свою наготу.