Проклятие королей

– Я люблю вас, Маргарет! – кричит она. – Благословите меня!

Мои губы шевелятся, но я давлюсь и не могу произнести ни слова.

– Господь благослови, – шепчу я. – Господь благослови тебя, маленькая принцесса, я тебя люблю.

Я отступаю назад и почти валюсь в реверансе, опустив голову, чтобы она не увидела моего искаженного горем лица. Я чувствую, как низко кланяются все ее слуги за моей спиной, и деревенские жители, стоящие вдоль аллеи, пришедшие посмотреть, как принцессу похищают из ее дома, вопреки всем приказам, которые им выкрикивали весь день, стаскивают шапки и падают на колени, чтя единственную принцессу Англии, когда ее везут мимо них.

Замок Уорблингтон, Хемпшир, весна 1534 года

Я должна бы радоваться тому, что я у себя дома, должна бы наслаждаться отдыхом. Наслаждаться тем, что просыпаюсь вместе с солнцем, льющимся сквозь венецианские стекла моих окон и наполняющим беленую комнату сиянием и светом. Наслаждаться огнем в камине и чистым бельем, сохнущим перед ним. Я богатая женщина, у меня знатное имя и титул, и теперь, когда меня освободили от придворной службы, я могу жить дома, навещать внуков, управлять своими землями и молиться в своем приорате, зная, что мне ничто не грозит.

Я женщина немолодая, мой брат мертв, мой муж умер, моя кузина королева умерла. Я смотрю в зеркало и вижу на своем лице глубокие морщины, а в темных глазах – усталость. Волосы у меня под чепцом поседели, стали серо-белыми, как шерсть старой кобылы в яблоках. Я думаю, что пора меня выпускать пастись, пора мне отдохнуть, и улыбаюсь этой мысли, понимая, что никогда не буду готова к смерти: я из тех, кто выживает, сомневаюсь, что когда-нибудь смогу тихо отвернуться лицом к стене.

Я рада с таким трудом завоеванной безопасности. Томаса Мора обвинили в изменнических разговорах с Элизабет Бартон, и ему пришлось отыскать письмо, в котором он просил ее не говорить, чтобы доказать свою невиновность и остаться дома. Мой друг Джон Фишер не смог себя защитить от обвинения и спит теперь, в сырые весенние дни, в каменной клетушке в Тауэре. Элизабет Бартон и ее друзья в Тауэре, они обречены на смерть.

Я должна бы радоваться, что мне ничто не грозит и я на свободе, но радости я не чувствую: мой друг Джон Фишер лишен и защиты, и свободы, а где-то на холодных равнинах Хантингдоншира живет королева Англии, которой дурно служат люди, поставленные лишь для того, чтобы ее стеречь. А что еще хуже, в Хетфилдском дворце принцесса Мария готовит себе завтрак над огнем в спальне, боясь есть за общим столом, потому что повара Болейнов в кухне кладут отраву в суп.

Она заточена в доме, ей даже не позволяют гулять в саду, ее прячут от гостей, страшась, что они передадут ей письмо или слова утешения, она разлучена с матерью, изгнана с глаз отца. Меня к ней не пускают, хотя я завалила Томаса Кромвеля умоляющими письмами, просила графа Сарри и графа Эссекса поговорить с королем. Никто ничего не может сделать. Я обречена жить в разлуке с принцессой, которую люблю как дочь.

Я мучаюсь чем-то вроде болезни, хотя врачи не могут понять, что со мной не так. Ложусь в постель и обнаруживаю, что снова встать мне трудно. У меня такое чувство, словно меня постигла загадочная болезнь, бледная немочь или падучая. Я так тревожусь за принцессу и за королеву, я не могу помочь ни той, ни другой, и ощущение слабости разрастается во мне, пока я едва не падаю.

Джеффри приезжает навестить меня из своего дома в Лордингтоне, это рядом, и рассказывает, что получил письмо от Реджинальда, который умоляет Папу отлучить Генриха от церкви, как тот и обещал, чтобы народ мог против него восстать, подготавливая императора к моменту, когда тот должен будет вторгнуться.

Джеффри рассказывает, что жена кузена Генри Куртене, Гертруда, так решительно высказалась в поддержку королевы и потребовала справедливости по отношению к принцессе, что король отвел Куртене в сторону и предупредил, что еще одно слово жены будет стоить ему головы. Куртене сказал Джеффри, что сперва посчитал, будто король шутит, – кто же отрубает человеку голову за то, что скажет его жена? – но смеяться было не над чем; и он велел жене молчать. Джеффри это послужило предостережением, он сделал свое дело тайно, тихо и незаметно проехал по холодным грязным дорогам, навестил королеву и доставил ее письмо принцессе.

– Оно не принесло ей радости, – удрученно говорит он мне. – Боюсь, стало только хуже.

– Как это? – спрашиваю я.

Я отдыхаю на кушетке у окна, глядя на свет заходящего солнца. Мне дурно при мысли о том, что Джеффри привез Марии письмо, от которого ей стало хуже.

– Как?

– Потому что оно едва ли не прощальное.

Я приподнимаюсь на локте.

– Прощальное? Королева уезжает?

При мысли об этом у меня кружится голова: может ли статься, что племянник предложил ей убежище за границей? Неужели она оставит Марию в Англии одну, один на один с отцом?

Джеффри бледен от ужаса.

– Нет. Куда хуже. Королева написала, что принцесса не должна спорить с королем и должна повиноваться ему во всем, кроме того, что касается Господа и спасения ее души.