Проклятие королей

Я посылаю Артуру предупреждение с четырьмя самыми доверенными слугами, в каждый из трех домов, и жене Артура Джейн в Бродхерст. Я пишу ему, где бы он ни был, чтобы ехал в Бишем и ждал там вместе с братом Джеффри. Если он решит, что им хоть что-то угрожает, если в округе появится хоть один солдат Тюдоров, он должен отослать Джеффри к Реджинальду, в Падую, а потом бежать сам. Я пишу, что делаю все, что могу, для Монтегю. И что Урсула в безопасности, со мной в Лондоне.

Я пишу сыну Реджинальду. Сообщаю, что на нашу семью пало подозрение и что жизненно важно, чтобы он всем говорил, что мы никогда не сомневались в праве короля и в том, что у него и королевы будет сын и наследник, который со временем станет принцем Уэльским. Я добавляю, что ему пока нельзя приезжать домой, даже если его пригласит король, пообещав безопасный проезд. Что бы ни случилось, для него безопаснее оставаться в Падуе. Он хотя бы сможет дать убежище моему мальчику Джеффри.

Я возвращаюсь в спальню и молюсь перед маленьким распятием. Пять ран распятого Спасителя ярко горят на бледной краске его кожи. Я пытаюсь думать о его страданиях, но все, о чем я могу думать, – это Монтегю в Тауэре, заключенные вместе с ним муж и свекор Урсулы, мой кузен Джордж Невилл в другой камере, Артур, изгнанный от двора, и мой мальчик Джеффри в Бишеме. Он наверняка напуган, не знает, что ему делать.

На холодном сером весеннем рассвете в мою дверь стучат. Это королева, возвращающаяся от заутрени. Она страшно бледна.

– Вас отстранили от должности воспитательницы Марии, – коротко говорит она. – Король сказал мне, когда мы вместе молились. Он не слушает никаких доводов. Уехал охотиться с Болейнами.

– Отстранили? – повторяю я, словно не понимаю, что значит это слово. – От принцессы Марии?

Я ведь не могу ее оставить, ей всего пять. Я ее люблю. Я направляла ее первые шаги, расчесывала кудри. Я учу ее читать, учу латыни, английскому, испанскому и французскому. Я поддерживала ее в седле, когда она впервые села на пони, учила держать поводья, я пою с ней и сижу рядом, когда приходит учитель музыки, заниматься на вирджинале. Она меня любит, она ждет, что я буду рядом. Она без меня растеряется. Ведь ее отец не может, просто не может запретить мне быть с ней?

Королева кивает.

– Он меня не слушает, – задумчиво говорит она. – Как будто не слышит.

Я должна была это предугадать. Никогда не думала, что он отстранит меня от заботы о своей дочери. Катерина смотрит на меня пустыми глазами.

– Она ко мне привыкла, – слабым голосом произношу я. – Кто займет мое место?

Королева качает головой. От страдания она точно оцепенела.

– Тогда мне лучше уехать, – неуверенно говорю я. – Мне предписано покинуть двор?

– Да, – отвечает она.

– Я отправлюсь в Бишем. Буду тихо жить в деревне.

Королева кивает, у нее дрожат губы. Без лишних слов мы обнимаемся и прижимаемся друг к другу.

– Вы вернетесь, – шепотом обещает она. – Я скоро вас увижу. Я не дам нас разлучить. Я вас верну.

– Господь вас благослови и сохрани, – говорю я, давясь слезами. – И обнимите за меня принцессу Марию. Скажите, что я буду молиться за нее и что мы с ней еще увидимся. Скажите, чтобы каждый день занималась музыкой. Я еще буду ее воспитательницей, я знаю. Скажите ей, что я вернусь. Все наладится. Все должно наладиться. Все будет хорошо.

Но хорошо не выходит. Король казнит моего родственника Эдварда Стаффорда, герцога Бекингема, за измену, мой друг и родственник, старый Томас Говард, герцог Норфолк, читает приговор, заливаясь слезами. Мы до последнего надеемся, что Генрих помилует герцога, тот ведь его родственник и был ему верным товарищем; но этого не происходит. Он посылает Эдварда Стаффорда на смерть, на плаху, словно тот ему враг, а не знатнейший герцог королевства, не фаворит бабушки короля, его собственный придворный и сторонник.

Я ничего не говорю в его защиту, я вообще ничего не говорю. Поэтому и меня, возможно, нужно винить за то, что мы все видим в этом году: странную тень, упавшую на нашего короля. Ему исполняется тридцать, взгляд его делается жестче, сердце тоже, словно проклятие Тюдоров говорило не только о наследниках, но и о тьме, что понемногу накрывает короля.

Когда я молюсь о душе своего кузена герцога Бекингема, я думаю, что, возможно, он стал случайной жертвой этой холодности, вытеснившей прежнее тепло. Наш золотой принц Генрих всегда был слаб: в нем таился страх, что он недостаточно хорош. Мой родственник, с его гордостью и недосягаемой уверенностью, задел короля за живое, и вот страшный итог.

Бишем Мэнор, Беркшир, 1521 год