Проклятие палача

Каменный дом византийского вельможи, что любил, как и многие из богатых константинопольцев, приезжать на целебные термальные воды тогда еще Брусы[170], с высокой стеной, отданный Дауту для жизни и работы, был поистине огромен. Большую часть его площади занимал внутренний двор с роскошной беседкой для решения важных дел. А также фонтан, струящийся серебром воды из многих отверстий стариной мраморной скульптуры, во многих местах позеленевшей и треснувшей. Здесь же во дворе под стеной располагались до боли знакомые Гудо орудия пыток – дыба, столы для растягивания тел, мучительные кресла, плаха для отсечения, железные клетки и жаровни. Здесь же, на деревянных полках и на кольях стены лежали и висели щипцы, клещи, крюки, иглы, ремни, веревки и многое другое, необходимое для успешной работы палача.

Гудо лишь мельком глянул на это изобильное хозяйство, способствующее боли и мучениям и без спроса уселся в тень беседки на мягкие подушки хозяина. Вскоре появился и сам хозяин этого двора, что сочетал невозможное – красоту и удобство и в то же время – страх и содрогание.

Даут уселся на самую большую подушку и непривычно долго молчал. Затем он вздохнул и печально посмотрел на своего «синего пса»:

– Я понимаю, твои одежды скроены и пошиты из приятной хлопковой ткани. Но все же, зачем в такую жару носить плащ, а голову укрывать капюшоном?

Гудо привычно промолчал.

– Ладно. Твое дело. Нехорошо вышло… Там, на дороге… Все не привыкну к трепетному отношению к вере этих… Хадж. Старейшина. Босоногий оборванец! Святой человек! А ведь ты, возможно, жизнь мою спас. Во всяком случае, мне не изуродовали лицо и не сломали кости. Проси, чего могу!

Но Гудо только глубже надвинул капюшон.

– Странный ты человек. Другой на твоем месте…

– Тот на дороге… Я должен был… Я знал, как, – начал медленно «синий пес» Даута, а затем быстро закончил: – С тем человеком случился солнечный удар. Я только привел его в чувство.

– Как знаешь. А я вот не знаю! Письмо великого визиря действительно опередило нас. (Даут усмехнулся и тут же помрачнел.) Но я ничего из него не пойму. Великий визирь велит мне устроить «рыночную» казнь для нерадивых торговцев Бурсы. Что за нелепость! Такие важные дела на побережье. Сколько важной информации от пленных и воинов гази, а я отправлен рубить руки и отрезать носы тем, кто обвешивает и обмеривает. Хотя и это часть моих обязанностей. Я должен следить за внутренним порядком государства. И все же!

Уж не тронулся ли опять умом наш великий визирь? Говорят, с ним это случалось. Но давно. Тогда он даже целый год был похож на младенца, что ел из ложечки и гадил под себя.

Конечно, если случается такое… Даже сильные мужчины могут ослабнуть умом. Бывает, что семейное горе останавливает сердце. Бывает и лишает рассудка! Еще бы! Говорят, Алаеддин очень радовался первенцам-близнецам. Почти не отходил от них. Берег как зеницу ока! И нужно же было такому случиться – враги украли малышей, прямо скажем, из-под носа отца! Рыбаки утверждали, что слышали детский плач на борту христианского корабля, что в ту ночь ушел в море. Какой удар. Немудрено, что Алаеддин сошел с ума. Уже всем казалось, что участь его решена. Но тут из похода вернулся младший брат Орхан. Он долго не возвращался, а когда прибыл, все только ахнули. Вместо золота, крепких мужчин-рабов и бесценных девственниц, он пригнал две сотни мальчишек!

«Вот, – сказал Орхан брату. – Ты можешь с лихвой отомстить за своих сыновей, убив собственной рукой по сотне христианских детей за каждого!» И тогда глаза безумного Алаеддина прояснились и он взял в руки меч. Он прошел вдоль поставленных на колени мальчишек и выбрал самого старшего из них – лет семи-восьми. Он дал ему в руки меч и сказал: «Эти дети отомстят за мою боль и унижение. Пусть они вырастут с именем Аллаха на устах и с желанием стать мечом его веры!»

Ты видел этих детей. Теперь это славная пехота Орхана – ейничери, которая никогда не отступает: ни перед кем и ни перед чем. Если бы у османов таких «новых воинов» было бы с десяток тысяч, можно было бы отправляться на покорение всего мира. Преданные, дисциплинированные, храбрые – вот кого вырастил и обучил выздоровевший вмиг Алаеддин! И это сверх той огромной горы дел, что он вершит помимо пополнения и обучения своих любимцев. Было у Аллаедина двое сыновей-близнецов, а стало тысяча! А будет еще больше, если, конечно, что-то опять не случится с его головой. А его письмо настораживает меня. Может, все же что-то случилось с мудрейшим из мудрых? Как думаешь Гудо?

Но Гудо только пожал плечами. В его огромной голове зародилась мысль, а душа вновь опечалилась тяжелыми воспоминаниями.