Проклятие Раду Красивого

Я снова осознал себя бессильным изменить что-либо. Это казалось так мучительно! Хуже физической боли!

Пиала с недопитым бульоном полетела в стену, а я упал на ложе, накрыл голову одеялом и до конца дня больше не произнёс ни слова.

Мне снова стало хуже, и я даже радовался этому, поскольку надеялся, что умру. Иногда в полузабытьи я чувствовал, как слуги обтирали меня тряпками, смоченными в розовой воде, чтобы "господин" за время болезни не зарос грязью, и мне думалось: "Вот так станут обмывать мой труп". Приятная мысль.

Нужду я тоже справлял в странном, полусонном состоянии, чувствуя, как мне подставляют миску под соответствующее место и спрашивают:

— Господин, будешь?

Теперь я поднимался с постели лишь затем, чтобы встать на колени и молиться, причём обращался к Богу на румынском языке — на том, который, по мнению всех вокруг, был мной уже прочно позабыт:

— Господь, прояви милосердие. Сделай так, чтобы мой брат остался жив. Соверши чудо. И если для этого нужно, чтобы я умер, пусть. Не наказывай моего брата за мои грехи. Я знаю, что не спас его тогда, когда мог. Но что же мне делать теперь? Я уповаю только на Тебя. Смилуйся, Господь.

Если меня заставали за молитвой, то слуги, слыша моё непонятное бормотание, пугались. Они думали, что меня одолевают демоны, поэтому тут же звали лекаря. Затем меня хватали под руки, укладывали на постель, лекарь запихивал мне в рот своё снадобье, заставлял проглотить, и я снова проваливался в забытьё.

Это продолжалось не один день, но однажды старик-лекарь вместо того, чтобы заставлять меня заснуть, как он всегда делал, заставил меня проснуться.

В нос мне ударил резкий запах, я открыл глаза и увидел, как старик закупоривает склянку, из которой этот запах исходил. Мне сразу подумалось, что меня разбудили не просто так, а лекарь сказал:

— Ты спал слишком долго, Раду-бей. Тебе нужно поесть.

— Мне не хочется, — привычно ответил я, а старик покачал головой.

Я смотрел на лекаря и видел в его лице собственное отражение, как в зеркале. Очевидно, "красавчик Раду" сильно изменился, подурнел, потому что лекарь сам как-то осунулся и потемнел лицом. Он прекрасно сознавал, что если я умру, ему не сносить головы, и это знание не прибавляло моему врачевателю ни хорошего сна, ни аппетита.

— Тебе нужно поесть, — повторил старик и добавил ласковым голосом, как будто говорил с любимым внуком. — Поешь, а я расскажу тебе то, что тебя, возможно, обрадует.

Он помог мне сесть, потому что самому мне оказалось трудно.

— Что ты хочешь рассказать мне, старик? — спросил я.

— Великий султан возвращается из похода раньше, чем ожидалось. Сейчас только середина лета, а повелитель уже прислал нам весть, что он направляется обратно.

Лекарь, конечно, помнил, как расстроила меня новость об отъезде султана в Морею, а теперь, очевидно, врачеватель надеялся, что новость о возвращении Мехмеда поможет мне выздороветь. "Наверное, старик прав, — подумал я. — Ведь его новость означает, что у меня ещё есть немного времени. Немного, но есть, слава Богу".

Тут оказалось, что чуть позади лекаря стоит слуга, держащий на подносе шкатулку.

— Господин, — слуга поклонился, — великий султан, да продлятся его дни, прислал тебе письмо.

Я открыл шкатулку, которую держали передо мной на подносе, и нашёл там запечатанный лист.

Как же трудно оказалось сломать печать — руки не слушались — но я справился и увидел, что Мехмед прислал мне стихотворение на персидском. Я пытался прочесть, но строчки прыгали у меня перед глазами.

"Так не годится, — подумалось мне. — Когда Мехмед приедет, надо предстать перед ним красивым, как прежде".

— Когда приедет великий султан? — спросил я.

— Мы ждём его недели через четыре.

Мне не составило труда подсчитать: "Значит, до наступления сентября, то есть до того времени, когда мой брат приедет, ещё останется недели две или две с половиной".

Я потребовал зеркало, и то, что отразилось в нём, мне совсем не понравилось. Всё оказалось ещё хуже, чем я представлял, глядя на своего лекаря, но за четыре следующие недели мне предстояло как-то вернуть свою красоту.

Прежде всего, я отказался от снадобий. Пусть старик-врачеватель верил, что они помогут мне, но для меня стало слишком очевидно, что именно от них мне делалось хуже. Впрочем, я начал есть по три раза в день и обрёл ясность мысли, поэтому меня ничем больше не пичкали.

Теперь я подолгу лежал в ваннах, где в воду было добавлено масло, выдавленное из кожуры апельсина, чтобы моя кожа, словно состарившаяся за время болезни, снова обрела прежнюю гладкость.

Одновременно с этим двое слуг трудились над моими ногтями на руках и ногах, приводя их в порядок. Третий слуга умащивал волосы на моей голове, а я каждые полчаса взглядывал в зеркало, которое держал в руке, и размышлял, что бы ещё придумать ради скорейшего возвращения красоты: "Может, смочить в кумысе, который мне принесли для питья, старый платок и положить этот платок на лицо?"

К приезду султана я оказался подготовлен.