Проклятие Раду Красивого

— Ты исхудал, но вместе с тем похорошел, — заметил Мехмед, который сам явился в мои покои, чтобы узнать о моём здоровье. — Сейчас ты больше похож на того Раду, который когда-то пленил моё сердце. Сейчас я не дал бы тебе больше восемнадцати лет.

Я сделал вид, что невероятно польщён и смущён этой похвалой, но едва сдержался от ехидной улыбки, когда султан бросил моему лекарю кошелёк с золотом, ведь этот врачеватель не имел отношения к моему исцелению, а своим дурманящим снадобьем скорее помогал мне умереть. Может, другому, кто заболел бы горячкой, оно бы и пошло на пользу, но не мне...

Меж тем султан сделал знак всем удалиться, и тогда я понял, что должен, презрев церемонии, броситься султану на шею и сказать:

— Повелитель, если я похож на прежнего Раду, то давай вспомним старые времена. Проведи со мной ночь.

* * *

Летние ночи коротки, но эта показалась мне невероятно длинной. Всё происходило как всегда и в то же время не так, потому что мир вокруг представлялся зыбким, как образ из сновидения.

Узорчатые ковры, шёлковые подушки, аромат благовоний, треск светильников, похожий на пение цикад — всё это, казалось, в любой миг может исчезнуть, как и сам Мехмед, которому я с улыбкой протягивал чашу с вином и говорил:

— Выпей, повелитель. Давай напьёмся допьяна.

Старый Мурат был пьяницей, а Мехмед, его сын, не хотел повторять отцовскую судьбу, но пил так же много. Ещё несколько лет назад я начал замечать, что вино постепенно побеждает Мехмеда. Чтобы захмелеть, ему требовалось всё меньше, и мне пришло в голову использовать это для своей цели.

В ту ночь я пил с Мехмедом наравне, но знал — он напьётся и заснёт, а я не засну. От вина мне стало жарко, и лишь немного отяжелела голова, а султан казался куда более пьяным — движения его сделались размашистыми, он сам смеялся над своими несмешными шутками, а иногда вдруг начинал клевать носом, но тут же просыпался.

Я старался, чтобы на ложе Мехмед совершал как можно меньше физических усилий, потому что от них хмель обычно выветривается.

— Скажи мне, повелитель, чего ты хочешь. Скажи, — шептал я.

Он говорил, мне следовало исполнять, и чем больше я трудился, тем больше из меня выветривался хмель, а из Мехмеда почти ничего не выветривалось — султану становилось не жарко, а тепло, и от этого его всё сильнее клонило в сон.

Наконец, султан заснул, а я лёг на спину с ним рядом и, прислушиваясь к звуку его дыхания, осторожно потянулся к подносу с фруктами, стоявшему возле ложа. Там должен был находиться нож — небольшой, но достаточно острый, чтобы перерезать человеку горло.

Поднос оказался слишком далеко, поэтому мне пришлось ненадолго выпустить Мехмеда из поля зрения, чтобы перекатиться на бок ближе к краю постели.

Я судорожно схватил нож, но вдруг у меня появилось странное чувство, будто султан смотрит мне в затылок. Я нарочито небрежно отрезал ножом кусок яблока и с нарочитым чавканьем съел, а затем оглянулся через плечо. Мои страхи оказались напрасны — Мехмед по-прежнему спал.

Увы, пьяный сон не всегда продолжителен. Он может длиться всего четверть часа, поэтому следовало торопиться. "Незачем отодвигать неизбежное", — сказал я себе, и к тому же мне не хотелось снова стараться и услаждать Мехмеда, если он вдруг проснётся.

Смерть меня уже не страшила, ведь не так давно, во время болезни я заглянул в небытие — пусть издали, но заглянул — и подумал, что лучше самому выбрать день и час, когда умрёшь. Да, гораздо лучше властвовать над своей смертью, чем медленно угасать, сознавая, что в своей жизни ты не властвуешь ни над чем.

Я спрятал нож под подушку и перекатился обратно к Мехмеду, будто нечаянно задев его бедро — султан не проснулся. И всё же я не был уверен, достаточно ли крепко тот спит. "Лучше не испытывать судьбу", — подумалось мне.

Я сладко потянулся, зевнул, а правая рука, будто невзначай, просунулась под подушку и нащупала нож.

"Как лучше сделать? — мне никак не удавалось решиться. — Надо, чтобы наверняка". А ведь Мехмед лежал так, что его борода плотно закрывала шею, и не видно было, где резать.

И вдруг я, сам не ожидая от себя такой самоуверенности, нежно погладил султана по низу живота, затем провёл рукой вверх, до уровня груди и вкрадчиво произнёс:

— Повелитель, повелитель, проснись. Я хочу кое-что сделать.

Мехмед никогда не исполнял мои просьбы, если они не соответствовали его собственным желаниям, а сейчас ему хотелось спать, поэтому он и не подумал открыть глаза, лишь промычал что-то.

Я начал покрывать его грудь поцелуями, постепенно продвигаясь всё выше, и пусть Мехмед, успевший обхватить ладонями мою голову, дал понять, что мне надо продвигаться вниз, я упрямо прокладывал себе путь вверх, лишь пообещав:

— И вниз тоже доберусь.

Я не лгал, потому что, перерезав Мехмеду горло, собирался отрезать ему и "корень всех зол", повеселиться напоследок, а пока что, продвигаясь вверх, с помощью поцелуев заставил Мехмеда — по-прежнему пребывавшего в полудрёме — запрокинуться. Он и не знал, что тем самым подставляет мне шею под нож.