Проклятие Раду Красивого

Меж тем правая почка султана успокоилась, но боль перешла на левую. Три пропущенных ночи превратились в пять. Затем минуло ещё три, и пусть боль, наконец, оставила султана, он почти не ел, пил только воду, а допускал к себе только визиров, да и то по крайней необходимости, потому что накопились государственные дела, которые не могли ждать.

Наконец, Мехмед допустил к себе и меня:

— Сделай так, чтобы мне стало хорошо, — с вялой улыбкой произнёс он, лёжа на софе.

Уже настала осень. Я знал, что в землях за Дунаем закончили собирать урожай, а значит, мой брат вот-вот приедет — приедет на верную смерть.

Я сделал шаг к султану. За поясом у меня был спрятан уже давно припасённый шёлковый шнурок, аккуратно скрученный так, чтобы в одно мгновение размотать. Я намеревался воспользоваться этим шнурком, потому что в комнате мы с Мехмедом остались одни. "Он ослаблен после болезни. Не так ловок. Не так силён, — рассудил я. — Мне удастся его задушить. Удастся".

Чтобы всё выглядело, как любовная игра, я лукаво улыбнулся, ведь прекрасно понимал, что подразумевается под словом "хорошо" — мне следовало остановиться у переднего края софы, опуститься на колени... однако я не остановился, а зашёл лежащему Мехмеду за спину, скользя рукой по предплечью, а затем по плечу.

Я обнял султана за шею, прижался щекой к его щеке и проговорил:

— Повелитель, я так скучал!

— Я тоже, мой мальчик, — ответил он. — Проклятое недомогание не позволяло мне быть с тобой.

— Да, повелитель, до меня доходили слухи о твоём нездоровье. Может, нам следует повременить с утехами? — под этим предлогом я убрал руки от шеи Мехмеда, но лишь затем, чтобы достать из-за пояса шёлковый шнурок и размотать.

Как и следовало ожидать, султан сказал:

— Нет, мой мальчик, я не хочу больше ждать.

Это дало мне повод снова обнять султана за шею, но теперь на левую руку у меня был крепко намотан конец шнурка, зажатого в кулаке той же руки. Соединив левый кулак с правым у шеи Мехмеда, я схватил второй конец шнурка правой рукой.

Султан не мог заглянуть себе под бороду, поэтому не видел, что я делаю, и жаловался мне на жизнь:

— Ты — моя единственная радость. Я столько страдал за последнее время. Ах, мой мальчик, ты не знаешь, как мучительна боль в почках. Я так страдал, а когда мне сделалось легче, на меня обрушилось новое испытание. Твой брат решил доставить мне неприятности.

— Что случилось, повелитель? — мой собственный голос показался мне чужим, а голова сделалась такой тяжёлой от мысли: "Неужели, я опоздал, и Влад уже мёртв?"

Однако я не выпустил шнурка из рук и решил, что даже если опоздал, то всё равно задушу Мехмеда. Мой брат не останется неотомщённым!

Султан теперь уже сам прижался щекой к моей щеке и продолжал жаловаться:

— Твой брат решил оскорбить меня. Вдруг взял и решил безо всякой причины. Недавно к нему, как обычно, отправились мои люди, чтобы вместе с ними он привёз мне дань, а твой брат убил их. Сначала сказал, чтобы они обнажили перед ним головы, а когда мои люди отказались, потому что это противоречит исламу, твой брат велел прибить чалмы к головам моих людей гвоздями. Сказал, что так чалмы станут крепче держаться. Что это за поступок? Зачем? Я не понимаю.

Я отпрянул от Мехмеда и спрятал шнурок в рукав:

— Значит, мой брат не приедет к твоему двору этой осенью?

— Я так понимаю, что нет, — недовольно проговорил Мехмед, оглянувшись на меня. — Я же говорю тебе, что твой брат убил моих людей.

Наверное, султан досадовал, что я так непонятлив, и что больше не выражаю сочувствия своему повелителю.

— Мне стыдно за моего брата, — наконец, произнёс я. — Как он мог так поступить!

Мне хотелось, чтобы мой возглас звучал с возмущением, но получилось, будто я паясничаю. Ведь в ту минуту я так радовался за Влада: "О, мой дорогой брат! Ты сам всё понял. О, мой умный проницательный брат! Ты понял, что тебе больше не следует приезжать. Этим ты спас себя и в то же время меня. Значит, мне не нужно убивать султана, и я могу ещё немного пожить на свете. Но не беспокойся. Я не стану грустить. Моей радостью будут воспоминания о тебе — радостью, которую никто не отнимет".

Если бы десять лет назад кто-то сказал мне: "Ты станешь несказанно счастлив от мысли, что твой брат уже никогда не приедет в Турцию", — я бы подумал, что это шутка, потому что в те времена очень ждал брата, да и в последующие годы ждал его приездов.

Пусть я сознавал, что Владу в Турции грозит опасность, но пытался оправдать своё себялюбие, мысленно повторяя: "Опасность, так или иначе, есть всегда".

В прежние времена моя радость от встречи с братом казалась мне важнее и ценнее, чем сознание того, что брату ничего не грозит, а теперь... Впрочем, опасность осталась даже теперь, ведь Влад стал врагом султана, и это означало, что против моего брата будет военный поход.

— Ах, мой бедный повелитель! — меж тем продолжал я, но ничего не мог поделать со своим голосом. Моя речь звучала как у паяца, который не жалеет султана, а насмехается над ним.