Проклятие Раду Красивого

Разумеется, ту женщину, с которой довелось провёсти время в доме терпимости восемь лет назад, я уже не застал. Всё в том доме переменилось, и заведение даже перешло к другому хозяину, но я совсем не огорчился. Казалось хорошо, что меня там не узнали.

Порядки в заведении остались те же, что помогло мне быстро освоиться, однако на этот раз я выбрал женщину, которая была моложе меня, а не старше. И волосы у неё были не каштановые, а русые, как у меня.

Не знаю, давно ли она занималась своим ремеслом. Может, не очень давно, ведь эта служительница порока ещё не очерствела, не сделалась безразличной к тем, кого принимала у себя.

— Ты красивый, — сказала она, обнимая меня на ложе. — И с тобой так хорошо. Зачем ты пришёл сюда, в этот дом? Наверное, у тебя есть жена, которая тебя не любит?

— Да, у меня есть жена, и она меня не любит, — отвечал я. — Однако она хочет, чтобы я принадлежал только ей. У неё холодное сердце и жадная душа.

— Господин, мне так жаль. Скажи, как я могу тебя утешить.

Она утешала меня всеми способами, которыми могла, и мне это нравилось. И я чувствовал удовольствие, по сравнению с которым мои "путешествия в страну блаженства", совершавшиеся прежде, казались лишь бледным подобием нынешних переживаний.

Мне даже не верилось: "Неужели, во мне, наконец, проснулось желание, которое дремало столько лет? Неужели я, наконец, познал страсть? Или даже любовь к женщине?" Помнится, я обещал себе, что всё время, пока султан не вернётся из Трапезунда, буду покупать только эту женщину. Однако в один из дней, когда я явился за утехами, мне сказали, что она сейчас занята, и что мне придётся ждать довольно долго.

Окажись я, в самом деле, привязан к ней узами любви, то, наверное, стал бы ждать, но вместо этого задумался лишь на мгновение, выбрал другую женщину, темноволосую, и нисколько не жалел.

Эта другая, когда мы остались наедине, тоже сказала, что я красивый, и удивилась, зачем мне надо ходить в дом терпимости. Я ответил ей всё то же самое, что говорил первой, и моя новая женщина тоже утешала меня так, что мне понравилось.

Так что же за чувство поселилось в моём сердце? Да, это не могло называться любовью, но страстью — могло. Это определённо была страсть, но по отношению к кому? Немного подумав и прислушавшись к себе, я понял.

Моя страсть была особого рода — страстное желание отомстить Мехмеду, но не так, как следовало бы отомстить за брата, если б Влад оказался убит. За себя мне хотелось отомстить по-другому — отравить султану жизнь так же, как тот отравил мою.

Я страстно желал этого! И это была такая страсть, что временами у меня мутился рассудок. Я забыл об осторожности, как забывают те, кто ослеплён желанием. Я почти не скрывал, что хожу в дом терпимости, и со смехом думал, сколько раз успею посетить его, пока Мехмед не вернётся из Трапезунда. Увы, в отсутствие султана мне позволялось выходить из дворца лишь по воскресеньям. Для других дней пришлось бы обращаться к начальнику дворцовой стражи и объяснять, зачем.

Конечно, я мог подкупить его, как когда-то подкупал собственных слуг. Средств хватило бы. Но вдруг этот начальник оказался бы излишне честным или испугался бы султанского гнева? В случае неудачи с подкупом меня перестали бы выпускать из дворца вовсе. Рисковать не хотелось, но даже один день в неделю, проведённый с продажными женщинами, заставлял меня думать, что я погрузился в пучину порока. Ведь за то время, пока султан воевал, в храме мне не случилось побывать ни разу. Ни разу!

Впрочем, это не беспокоило меня, а беспокоило лишь то, что султан, узнав о моих делах, мог не разгневаться, а просто спросить: "Ну и что ты скажешь о женщинах теперь?"

Я испытал бы величайшую досаду, услышав от Мехмеда подобный вопрос, поэтому начал ломать голову, что бы такое ответить, и придумал — можно было сказать, изобразив на лице простодушное замешательство: "Повелитель, с ними оказалось почему-то хорошо... лучше, чем с тобой".

Я с удовольствием представлял себе, что Мехмед разгневается и закричит — дескать, как я смею говорить ему подобное. А я бы, продолжая притворяться простодушным, пробормотал, что сам удивлён своим открытием, и что совсем не ожидал, что с женщинами мне окажется так приятно. Тогда султан в моём воображении начинал злиться ещё больше.

Наверное, поэтому я испытывал действительное удовольствие от посещения дома терпимости. Мне хотелось, чтобы то, что я скажу Мехмеду, являлось правдой. Даже если султан не узнал бы, где я был, и даже если бы у меня не хватило духу сказать ему, что с женщинами лучше, моей местью могло считаться уже само событие, пусть никому не известное, но истинное. Истинное!

А ещё мне вспомнились рассказы и советы Влада касаемо женщин. Я знал, что брат порадовался бы, узнав о моих нынешних подвигах, и мне хотелось бесконечно повторять себе: "Теперь я действительно мужчина. Теперь — да".