Проклятие Раду Красивого

— И что же деспина кира Мария слышала обо мне? — лукаво спросил я, притронувшись губами к её пальцам, унизанным кольцами.

Мехмед, уже успевший пройти на ковры и усесться там, среди подушек, шутливо сказал по-турецки:

— Раду, не шали.

Мария не поняла слов фразы, но поняла смысл, поэтому непринуждённо пояснила:

— Мне говорили, что Раду не просто друг, но и доверенное лицо великого султана, посвящённое во многие тайны.

С таким утверждением я не мог не согласиться:

— Это правда.

Теперь мы уселись на коврах все втроём и продолжали беседу, а перед нами уже поставили низкий столик, на котором уместился кувшин с вином, три чаши и блюдо со свежими фруктами.

— Это вино прислал мне мой брат Никколо, — сказала Мария, угощая султана и меня.

Поскольку напиток оказалось некому пробовать на случай, не отравлен ли, первым выпил я, а затем Мехмед.

Причмокнув, султан взял с блюда персик, чтобы закусить, и сказал.

— Хорошее вино.

— Мой брат Никколо будет рад узнать, что оно понравилось великому султану, — ответила Мария сладким голосом и добавила. — Я даже уверена, что Никколо мог бы прислать целый корабль такого вина только ради того, чтобы оставаться у тебя в милости, мой господин.

Семья Гаттилузио в лучшие времена владела тремя островами в Средиземном море, но когда султан стал подчинять себе греческие государства, одно за другим, то позарился и на острова. У семьи Гаттилузио остался лишь один из трёх — самый большой — остров Лесбос, поэтому, когда Мария Гаттилузио оказалась в гареме Мехмеда, её семья сочла такой поворот событий не бедой для себя, а благом.

Мария стала чем-то вроде посла, постоянно присутствовавшего при султанском дворе, так что ей было неприятно услышать от Мехмеда:

— Вино твоего брата мне не нужно. Мне вполне достаточно той дани, которую он мне платит.

Султан сейчас говорил о политике без всякого удовольствия — он пришёл к Марии не за тем! Да и мне беседовать о политике не хотелось, поэтому я вопреки недавнему предупреждению решился на шалость и спросил:

— А Никколо Гаттилузио является правителем Лесбоса?

— Да, — ответила Мария, не понимая, куда я клоню.

— Я читал об этом острове. О его древней истории, — сказал я. — И читал стихи поэтессы Сапфо, благодаря которой это место прославилось.

Сапфо прославилась, воспевая чувственную любовь между женщинами, поэтому упоминание о ней могло показаться неучтивым для Марии, которая являлась христианкой — ведь отношение христиан к таким вещам известно!

Однако Мехмеду моя выходка понравилась, а Мария, видя это, не стала проявлять неудовольствие. Она улыбнулась и спросила меня:

— А стихи Алкея ты читал?

— Того поэта, который был влюблён в Сапфо? Да, — ответил я небрежно. — По-моему, стихи хороши. И не только те, что обращены к Сапфо.

— О да, — кивнула Мария и добавила. — А ведь это Алкей первый провозгласил, что истина в вине.

Итальянка взяла кувшин с вином, которое прислал её брат, чтобы снова наполнить чашу Мехмеда и мою, однако снова сделать своего брата центром разговора ей не удалось. Беседа всё больше напоминала не разговор о политике, а философский спор.

Сейчас мы трое — Мехмед, Мария и я — уподобились древним грекам, любившим устраивать пиры, во время которых гости, разлегшись на особых ложах и держа в руках чаши с вином, вели философскую беседу. Мы делали то же самое, но только в иной обстановке — восточной.

Мехмед уже не сидел, а полулежал на коврах, удобно подложив себе под бок подушку-валик. Мария тоже полулежала, опершись локтем о такую же подушку. А я сидел на пятках, потому что много говорил, а это неудобно делать лёжа. И прекращать говорить не собирался. Мне хотелось порассуждать об Алкее.

— Интересно, — лукаво начал я, — когда же Алкей обнаружил, что истина в вине? Когда Сапфо отвергла его ухаживания, и он заливал вином свою досаду?

— Досаду? — удивилась Мария. — Разве отвергнутый влюблённый испытывает досаду? Обычно в таких случаях приходит отчаяние.

— А почему Алкею следовало отчаиваться?- я пожал плечами. — Ведь Сапфо отвергла его не ради другого мужчины. Она предпочла Алкею своих учениц. Это не прискорбно, а досадно. Да, досадно!

— Ну... даже если так, — Мария тоже пожала плечами, — то Алкей досадовал не слишком долго, потому что утешился в любви к своим ученикам.

— Я знаю, — ухмыльнулся я.

— Почему ты усмехаешься, Раду? — снова удивилась Мария. — Неужели, Алкей кажется тебе странным? Но ведь все мы знаем, что в те времена любовь, которую он питал к ученикам, была в порядке вещей.

Я даже не поверил, что моя собеседница так легко попалась, введённая в заблуждение моей ухмылкой. Мария, зная о моей связи с Мехмедом, решила упрекнуть меня в том, что я не одобряю связей Алкея? Ха!

— Да, — отвечал я. — Поведение Алкея мне кажется странным, но совсем по другой причине. Я удивляюсь, что он мог поставить любовь к Сапфо выше любви к своим мальчикам. Уж ему-то следовало понимать, что возвышенная любовь, достойная поэта, гораздо естественнее проявляется в соединении двух мужских начал, а не в соединении мужчины с женщиной.

Мария, видя, что уколоть меня не получилось, решила меня похвалить: