Проклятие рода

Элизабет, конечно, поджала губки, нахмурила брови, но вынуждена была подчиниться.

То ли молитвы горожан были услышаны Господом, то ли воевода боярин и князь Петр Иванович Шуйский был человеком слова и чести, но Дерпт сдался московитам без боя, на самых милостивых условиях, и 18 июля 1558 года ворота города отворились, депутация ратманов передала Шуйскому ключи в обмен на охранную грамоту. Горожане услышали стрекочущий цокот копыт московитской конницы, и звон подкованных сапог стрельцов, зашагавших по булыжным мостовым. Татарские отряды остались за стенами, занявшись излюбленным делом – грабежом окрестных мыз и деревень.

Сам воевода Шуйский засел в епископском замке, а Германа Визеля отправил в Москву на государев суд. По городу мерно зашагали стрелецкие караулы, строго следя за тем, чтобы размещенные на постой в брошенных пустующих домах воины не бедокурили, не насильничали, соблюдая порядок, обещанный боярином.

Если попытаться как-то описать те времена, что наступили в Дерпте, (которому, кстати, московиты первым делом вернули правильное, по их разумению, имя Юрьев, в честь глубоко почитаемого на Руси князя Ярослава Мудрого, (в крещении Юрия), который по преданию сам основал этот город), то все сводилось к одним лишь слухам и ожиданиям оправдаются ли они.

Так, (по слухам!), что-то оживилось в Ордене, и это тут же отразилось на поведении русских. Недолго раздумывая, князь Шуйский приказал собрать всех городских бюргеров, способных, по мнению московитов носить оружие, а значит способных помочь врагу нанести удар в спину, и осенью 1558 года вывезти всех во Псков. Город опять наполнился женским плачем. Куда ведут? Надолго? Навсегда? На смерть, на казни? Кормить будут или заморят голодом? Одни слухи ужаснее других.

Веттермана, как настоятеля собора и как человека преклонных годов не тронули. Напротив, сам боярин наместник Петр Иванович снизошел до разговора с ним, вызвал под караулом в епископский замок. Воевода был милостив, просил успокоить семейства, что отцы уводились во Псков не навечно, а лишь до прояснения потуг Ордена.

Бюргеров и правда отпустили, когда выяснилось что собранное Орденом крестьянское ополчение разбежалось, воевать же одними рыцарями магистр не решился.

На следующий год история повторилась, однако, Шуйский посчитал накладным для казны отправлять бюргеров снова во Псков, поэтому приказал собрать всех в ратуше и там взять под караул. Зато теперь жены и дети могли приходить, переговариваться с мужьями, передавать в окна что-то из съестного. Сторожа смотрели на все сквозь пальцы.

Однако Веттерман был весьма огорчен тем, что в начале 1559 года, незадолго до праздника Введения Девы Марии в храм московиты схватили по какому-то нелепому, вздорному обвинению Тиммануса Браккеля – капеллана его собора, занимавшегося приходом из местных ливонских крестьян – «не немцев» и, заковав в железо, отправили в Москву. Браккель прибыл в Дерпт после учебы в Виттенберге за пару лет до начала войны и был отличным помощником настоятелю, но отличался чрезмерной вспыльчивостью, горячностью, которая, возможно, его и сгубила. Веттерман пытался просить за капеллана, но наместник, вновь благосклонно приняв его, обвинил Браккеля в непочтительном обращении с кем-то из родовитых московитов и менять свое решение отказался. Помимо потери доброго проповедника на плечи настоятеля ложилась теперь и забота о его жене Анне фон Регенберг, которую Тимманус вывез из Вестфалии. Хвала Господу, Браккеля не долго держали в заточении, он получил право читать проповеди среди проживавших в Москве лютеран, количество которых постоянно увеличивалось – война-то продолжалась. В 1561-м памятном году, когда в плен к московитам попал сам магистр Ордена Фюрстенберг, Тиммануса отпустили служить в Нарву, которая теперь тоже была русским городом. Он прислал Веттерману восторженное письмо, где называл свою жизнь в Москве Creutz Schule , сравнивал ее со злоключениями Ионы в Ниневии и Иосифа в Египте, благодарил за заботу о жене и просил способствовать ее приезду в Нарву, что настоятель очень быстро организовал через одного очень ловкого молодого человека, ровесника дочери Веттермана – Франца Ниенштедта , к великой радости Анны, обретшей, наконец, мужа.

Франц Ниенштедт был, действительно, примечательным молодым человеком, у которого ясно проглядывало значительное будущее. Во-первых, он приходился зятем (младшим братом жены) бургомистру Дерпта господину Детмару Мейеру и пользовался его безграничным доверием. В бытность епископа Германа, был вхож и к последнему, и даже, по его собственным рассказам, участвовал в сборе денег для выплаты пресловутого долга великому князю Иоанну. Но собрали тогда слишком мало, это вызвало вспышку гнева правителя Московии, посчитавшего себя оскорбленным, что и привело к печальным последствиям. Впрочем, молодой человек любил прихвастнуть, покрасоваться, возможно, приврать.

Тот же Франц давно и доверительно советовал Веттерману отправить Элизабет в Ригу, где у него имелись обширные связи.