Проклятие Шалиона

Схватив застигнутого врасплох соперника, Кэсерил с глухим стуком, эхом отразившимся по коридору, бросил его на стену, после чего ухватил за горло и пригвоздил к стене, одновременно резким ударом погрузив колено ему в пах. Одна рука ди Жоала оказалась за спиной, второй он судорожно схватил соперника за запястье, но его ладонь заскользила в крови, и освободиться он не смог. Кричать он тоже не мог и только хрипел, задыхаясь и вращая побелевшими глазами, пятками при этом выбивая дробь из стены. Подручные ди Джироналов знали, что корявые руки Кэсерила умеют держать перо, но они забыли, что когда-то они держали весло. Шансов у ди Жоала не было никаких.

И Кэсерил прорычал в ухо забияке – тихо, но так, чтобы слышали все:

– Я не участвую в дуэлях, малыш! Я убиваю так, как убивают солдаты, ударом мясника – быстро, эффективно и с наименьшим риском для себя. Если я решу, что тебе нужно умереть, ты умрешь – так, как мне нужно, где мне нужно и когда мне нужно. И ты даже не почувствуешь удара.

Освободив окровавленную руку от ослабевшей хватки дрожащего противника, Кэсерил поднял ее к лицу ди Жоала и прижал к его рту.

– Ты хотел три капельки крови? Вот тебе моя кровь! Пей!

Он обмазал кровью трясущийся рот ди Жоала, его стучащие зубы, и ди Жоал даже не сопротивлялся.

– Пей, тебе говорят!

Кэсерил нажал еще сильнее, размазывая кровь по физиономии ди Жоала. Неожиданно его поразила яростная красота кровавых полос и пятен на бледной коже физиономии ди Жоала, восхитили искры света, брызжущего от свечей и отражающегося в выкатившихся из глазниц глазах его жертвы; он почти с восторгом почувствовал грубую мягкость бороды своего противника на своем запястье. Уставившись в глаза ди Жоала, он смотрел, как они медленно гаснут.

– Кэсерил! Ради всего святого, вы его задушите! – раздался в ушах Кэсерила сдавленный крик ди Марока.

Он ослабил хватку и дал ди Жоалу сделать вдох. Не опуская колена, Кэсерил оттянул назад свою окровавленную левую руку, сжал ее в кулак и точным ударом направил в солнечное сплетение противника, вновь выбив из того весь воздух. Ди Жоал дернулся. И только тогда Кэсерил сделал шаг назад и освободил его.

Тот рухнул на пол, задыхаясь и отчаянно откашливаясь, весь в слезах и соплях, даже не пытаясь подняться. Через несколько мгновений его вывернуло наизнанку.

Перешагнув через ди Жоала, Кэсерил двинулся к Уррасу, который отшатнулся к противоположной стене коридора. Кэсерил склонился к его физиономии и проговорил:

– Я не дерусь на дуэлях. Но если вы хотите, чтобы вас забили, как бычка на скотобойне, я вам это устрою.

Он развернулся и, уже уходя, услышал приглушенный шепот ди Марока:

– Кэсерил! Вы сошли с ума?

– Хотите проверить?

Ди Марок отшатнулся. Кэсерил же, сопровождаемый ропотом стоящей в коридоре небольшой толпы, с каплями крови, текущими по ладони, вышел в холод ночи. Дверь за ним закрылась, наступила тишина.

Почти бегом он пересек вымощенный камнем двор замка и вбежал в коридор главного здания – здесь было его укрытие. По мере того как он приближался к своей комнате, дыхание его и сердцебиение становились все более учащенными. Что это было? Страх? Или просто здравомыслие? Пальцы его тряслись столь яростно, что он не сразу смог попасть ключом в замочную скважину и вынужден был помогать себе второй рукой, да еще и дважды ронял ключ. Наконец дверь подалась, Кэсерил вошел и, заперев ее изнутри, упал, задыхаясь, на постель. Призраки, его постоянные спутники, во время его схватки с ди Жоалом куда-то смылись, чего он тогда и не заметил. Кэсерил перекатился на бок и свернулся калачиком вокруг своего ноющего живота. Порезанное запястье пульсировало болью, как и голова.

Несколько раз во время войны он видел впадавших в боевое неистовство воинов, которые, не чувствуя ран и не обращая внимания на яростно хлещущую из них кровь, врубались в ряды врагов и сеяли вокруг смерть и разрушения. Он и не думал, что когда-нибудь сам почувствует все это изнутри. Но почему никто не говорил ему о сопровождающем это состояние чувстве яростного возбуждения, которое пьянит сильнее, чем любовь или вино? Неожиданное, хотя и вполне естественное, совместное действие нервного возбуждения, предвосхищения собственной смерти и, наконец, страха – и все это чрезвычайно плотно и интенсивно, в предельно ограниченном времени и пространстве. Все естественно… А может, это тот, кто притаился у него внутри, – хочет ему смерти, а себе, соответственно, освобождения?

О!

Ты знаешь, что ты сделал Дондо. Теперь ты знаешь, что Дондо пытается сделать тебе.

17