Проклятие Шалиона

– Милорд! – ответил Кэсерил и, поклонившись, вошел.

Ди Джиронал устроился на краешке стола и, сложив руки на груди, заявил:

– Ваша попытка, спрятавшись за орден Дочери, устроить заговор с целью устранить меня со всех государственных должностей, обречена на провал. И я буду действовать так, что зачинщики в заговоре горько пожалеют об этой попытке.

Кэсерил нетерпеливо отмахнулся. Понятно, у ди Джиронала были шпионы во всех орденах и всех советах.

– Вас ждут гораздо большие неприятности, милорд, чем то, что я мог бы вам устроить.

Канцлер удивленно уставился на Кэсерила.

– Вот как?

– Как выглядела рана Тейдеса, когда вы видели ее в последний раз?

– Какая рана? Он не показывал мне никаких ран.

– На правой ноге. Его поцарапал леопард Орико, когда принц убивал бедного зверя. Царапины неглубокие, но рана инфицирована. Кожа горит. А вы ведь знаете, какие знаки оставляет на коже отравленная рана!

– Да! – кивнул обеспокоенно ди Джиронал.

– У Тейдеса эти следы поднимаются от лодыжки до паха. Похоже на пожар в крови.

Ди Джиронал негромко выругался.

– Советую на время забрать у Орико его врачей и перебросить их в покои принца. А то за неделю вы потеряете обеих своих марионеток королевской крови.

Они встретились глазами – так камень встречается со сталью, но, глубоко вздохнув, канцлер согласно кивнул и встал. Кэсерил последовал за ним. Как бы ни был Марту ди Джиронал испорчен властью и семьей, он был решителен и компетентен. Кэсерил понимал, почему Орико терпел канцлера – несмотря на все его недостатки.

Удостоверившись, что ди Джиронал с должной поспешностью поднимается по лестнице в покои короля, Кэсерил ушел. С прошлой ночи он не имел никаких известий из храмовой больницы. Нужно было проведать Умегата. Он вышел из ворот Зангры к дворику перед конюшнями, где совсем недавно разыгралась кровавая драма, омрачившая и без того безрадостную жизнь Шалиона. К своему удивлению, он увидел безъязыкого грума, который поднимался по склону холма по направлению к конюшням. Заметив Кэсерила, грум замахал рукой с обрубленным большим пальцем и ускорил шаг.

Наконец, задыхающийся, но с улыбкой на устах, он подошел к Кэсерилу. На лице грума красовались синяки, один глаз был окружен кровоподтеком, полученным во время битвы у зверинца, сломанный нос, с оцарапанным до мяса почерневшим кончиком, распух, но глаза его сияли. Он не шел, а почти танцевал.

Кэсерил внимательно посмотрел груму в глаза.

– Радуетесь? Что, Умегат очнулся?

Грум оживленно закивал головой.

Кэсерил улыбнулся. Новость приятная, но он был почти без сил.

Грум заговорил гортанными нечленораздельными звуками – из четырех слов, которые он пытался произнести, Кэсерил от силы понимал одно. Но по тому, что смог сказать грум, Кэсерил понял, что тот прибыл с поручением. Попросив Кэсерила подождать снаружи, грум зашел в темный, опустевший зверинец и через минуту вышел оттуда с притороченным к поясу мешком и книгой, которой он принялся размахивать в воздухе. Кэсерил понял: Умегат не просто очнулся, но и чувствует себя достаточно хорошо, чтобы потребовать свою любимую книгу, «Пять дорог» Ордола. Радуясь, что будет идти в компании, Кэсерил направил свои шаги в город.

Идя рядом с грумом, Кэсерил искоса поглядывал на знаки мученичества, которые тот носил с таким безразличием. Они были свидетельством страданий, которые он принял во имя Бога. Сколько дней длилась эта пытка? Час, день, а может, месяцы? Что было причиной мягкой округлости его внешности – насильственная кастрация или просто возраст? Кэсерил не решался попросить грума поведать свою историю. Даже просто слушать его речь было невыносимо для слуха и разума. Кэсерил даже не знал, кем был грум – шалионцем, ибранцем или рокнарийцем, как давно он живет в Кардегоссе и сколько уже служит у Умегата в зверинце, аккуратно исполняя свои ежедневные обязанности. Вот он топочет рядом с Кэсерилом, с радостными глазами и книгой под мышкой. Это был верный слуга своих Богов, любимый ими герой, многое потерявший на дороге жизни, но многое и нашедший.

Прибыв в комнату, куда поместили Умегата, они увидели, что тот уже полусидит, окруженный подушками. Он был бледен и выглядел изнуренным, с частично выбритой головой, на которой виднелись стежки хирургического шва; остатки волос скрутились в некое подобие крысиного гнезда, губы запеклись, а на подбородке топорщилась трехдневная щетина. Безъязыкий грум порылся в мешке, вытащил оттуда бритвенные принадлежности и радостно помахал ими в воздухе. Умегат устало улыбнулся и посмотрел на Кэсерила, не отрывая головы от подушки. Потерев глаза, он прищурился.

Кэсерил сглотнул:

– Как вы себя чувствуете?

– Голова болит, – отозвался рокнариец и хмыкнул. Помедлив, он спросил: – Неужели все мои прекрасные создания мертвы?

Язык его плохо слушался, голос был тихий и дрожал, но говорил он внятно.

– Почти все, – ответил Кэсерил. – Спаслась желто-голубая птичка, и я посадил ее назад в клетку. Я запретил делать из погибших животных чучела. Их кремировали, как солдат, павших в бою. Архиепископ Менденаль нашел для них почетное место упокоения.