Проклятие Шалиона

Уменгат поставил чашку на стол и, потянув себя за косичку, вздохнул.

– Все это восходит к временам короля Фонзы Мудрого и Золотого генерала. Для вас, как я полагаю, все это – сказки и легенды. А мне в те жуткие времена довелось жить.

И, сменив тон на менее торжественный, Умегат продолжил:

– Знаете, я видел генерала. Один раз. Меня послали в его королевство шпионом. Я ненавидел все, что было ему дорого, и все, за что он воевал. Но если бы он сказал мне слово… одно только слово… я на коленях пополз бы за ним и навсегда сделался его сторонником. Стал бы самым верным его подданным. Он не просто был отмечен Богами. Он был воплощением Бога и явился в этот мир в нужное время и в нужном месте, чтобы изменить его к лучшему. Для достижения своей цели ему оставалось сделать всего один, маленький шажок, и тут в дело вмешался Фонза, обратившийся за помощью к Бастарду. Вы знаете, чем все закончилось.

В голосе Умегата, который до этого вел рассказ вполне спокойно и бесстрастно, послышались нотки благоговения. Ясно было, что он погрузился в самые глубины своей памяти.

Но прошло несколько мгновений, и Умегат вновь посмотрел на Кэсерила. Вспомнив, что гостю следует улыбаться, он вытянул вперед ладонь с поднятым вверх большим пальцем и пошевелил им из стороны в сторону.

– Хотя Бастард в семье самый слабый, он – Бог равновесия. Посмотрите на ладонь. Без большого пальца ей никуда! Попытайтесь без него что-нибудь ухватить! Не тут-то было! Сказано: если один из Богов начинает доминировать над всеми другими, останется всего одна правда – ясная, простая и совершенная. И мир тогда попросту исчезнет во вспышке яркого света. Некоторым людям, тем, у кого особо рациональный склад ума, эта идея кажется привлекательной. Я же нахожу ее ужасной, чудовищной! Но что с меня взять? Совершенным вкусом я никогда не отличался. Но вернемся к Бастарду. Поскольку он не связан ни с одним из времен года, он и странствует от Бога к Богу, поддерживая равновесие. Благодяря ему мы еще живы.

И, словно иллюстрируя свою мысль, Умегат принялся по очереди касаться кончика большого пальца кончиками других пальцев: вот Дочь в союзе с Бастардом, вот Мать, вот Сын, а вот и Отец. После этого он продолжил:

– Золотой генерал был последней волной судьбы, готовой обрушиться на человечество. Фонза смог уравновесить мощь его души своей душой, но судьба генерала была ему не по плечу. И когда демон смерти унес их, ее избыток пролился на потомков короля Фонзы, и род их был с тех пор обречен на неудачу и горечь поражений. Та черная аура, что вы видите вокруг потомков Фонзы – это неосуществившаяся судьба Золотого генерала, омрачающая судьбу враждебного ему рода, царящего в Шалионе. Его проклятие, если хотите.

Кэсерил покачал головой. Теперь ему стало понятно, почему и Иас, и Орико терпели неудачу во всех своих военных кампаниях.

– Но как снять проклятие? – спросил он.

– За все эти годы я так и не узнал ответа на этот вопрос. Может быть, проклятие будет снято со смертью последнего из рода Фонзы.

Но ведь это – нынешний король, а после него – Тейдес, Изелль!

– А может быть, – продолжал Умегат, – оно, словно яд, будет медленно разрушать и ныне живущих, и их потомков. Проклятие могло убить Орико уже несколько лет назад, но его общение со священными животными восстанавливает ему силы, хотя и ненадолго. Зверинец отодвигает день смерти короля, хотя Бог и не сказал мне, почему так происходит.

Голос Умегата зазвучал угрюмо. Подумав, он продолжал:

– Боги не пишут писем с инструкциями. Не пишут даже своим святым. В своих молитвах я постоянно спрашивал: что мне делать? Кто мне поможет? Часами сидел с чернилами, сохнущими на кончике пера, полностью пребывая в его власти. А что в конце концов он мне прислал? Какую-то сверх меры взволнованную ворону, знавшую всего одно слово.

Чувство вины переполняло Кэсерила. По правде говоря, смерть вороны он переживал гораздо более тяжело, чем смерть Дондо.

– Вот этим я здесь и занимаюсь, – подытожил Умегат.

И, пристально посмотрев на собеседника, он спросил:

– А вы что здесь делаете?

Кэсерил беспомощно развел руками.

– Умегат! Я не знаю.

И добавил едва ли не умоляющим тоном:

– А может быть, вы мне скажете? Вы же сказали, что я… сияю. Как кто? Как вы? Или как Изелль? Или Орико?

– Такого, как вы, я не видел ни разу с тех пор, как мне открылось внутреннее зрение. Изелль – просто свеча. А вы – настоящий пожар. На вас даже больно смотреть.

– Я совсем не ощущаю себя пожаром.

– А кем тогда?

– Сейчас? Кучей навоза. Мне плохо. Я пьян.

Кэсерил поболтал остатками вина на дне своей чашки.

– У меня живот крутит.

Сейчас, правда, его желудок находился в относительном покое, хотя тупая боль прошла не вполне.

– И я устал, как последняя собака, – продолжил он. – Такой усталости я не ощущал с тех пор, как валялся без сил в приюте в Загосуре.

– Я думаю, теперь очень важно, чтобы вы рассказали мне всю правду, – сказал Умегат.