Мы вчетвером провели остаток того лета, сбившись в замкнутую хихикающую кучку, обедали на крошечном крыльце снаружи столовой, двое из нас убивались по парням, которые этого не заслуживали, одна из нас в знак солидарности утешала их воркующим голосом, а одна из нас (угадай – кто?) вставляла колкие замечания между затяжками сигареты. Я подала заявление на работу в одно издательство и так сильно хотела ее получить, лишь бы снова почувствовать себя востребованной. Однажды, сидя в баре после занятий, я узнала, что не получила эту работу, а получил ее кто-то другой с нашего курса. Я вбежала в свою комнату в слезах, а на следующий день Ода купила мне пиво.
«Да пошли они на хрен, – сказала она. – Пошло все это на хрен. Тебе повезет еще больше».
А потом, когда шесть недель обучения подошли к концу, мы раздавали резюме каждому встречному, но это так и не приблизило нас к получению первой зарплаты, Ода пригласила меня погостить в доме ее родителей в Бруклине.
Они уехали во Францию на месяц, сказала она, в гости к семье, и я могла бы помочь кормить котов и поливать цветочки. Наверное, это самая добрая ложь, какую мне когда-либо доводилось слышать.
Так что я упаковала все свои открытки, выкинула базилик и переехала к ней, в прекрасный коттедж в районе Бруклина, о котором я даже и не слышала до того лета, расположенный вдоль Проспект-парка и больше похожий не на Нью-Йорк, а на пригород Новой Англии, где я выросла. Я спала в комнате средней сестры Оды – когда я узнала, что она была старшей из трех сестер, была шокирована до глубины души, – и мы проводили время, скрываясь от жары и подавая заявления на всяческую работу, которую только могли найти. Ну, я-то точно – в маниакальных порывах; Ода была более систематична в своем подходе, много времени проводила на диване, хмуро насупившись и рисуя в блокноте. Мы съели умопомрачительное количество американского сыра.
Мы много ругались, пытаясь выяснить, что делать дальше с нашими жизнями. Она становилась раздражительной и замкнутой, а я же начинала грубить и обвинять, и не раз мы вдруг начинали кричать друг на друга прямо на улице, и никто из нас не мог припомнить потом, что же послужило причиной ссоры. Но мы начали замечать странные вещи. Из этих споров мы всегда выходили лучше, чем мы были раньше. На нас снисходили крошечные откровения: «О, когда ты сказала это, ты на самом деле имела в виду вот это. – А-а-а, ну, понятно, это был риторический вопрос…»
И чем чаще это происходило, тем больше мы сокращали разрыв между начальной вспышкой и конечным пониманием. Мы научились перепрыгивать эту часть спора почти сразу же. Мы научились разговаривать на языке друг друга и начали придумывать наш собственный общий язык. Мы научились друг у друга способам, как вести себя перед другими людьми, особенно когда мы чувствовали себя неуютно или неуверенно: шоу Оды было пофигистично-наплевательским, но вызывающим, с прямой отсылкой на сиськи (на самом деле потрясающие) ее обладательницы; шоу Аланны же было пронзительно-писклявым и улыбчивым до жути.
«ВСЕ ТАК КЛАССНО!» – щебетала я.
«Ага, пофиг», – бормотала Ода.
Правда о нас была где-то посередине. Она оптимистична и ранима, способна почувствовать мое настроение, иногда даже раньше, чем я. И пусть я не выросла в Бруклине и не владею французским в совершенстве, но я тоже могу найти в себе душевные силы и силу воли.
После месяца совместного проживания я получила работу. Это была не та работа, к которой нас готовили на курсах: не нужно было отвечать на звонки или читать рукописи. Нет, это был веб-сайт, тот самый, который все чаще и чаще выскакивал в моей ленте новостей в
Именно Ода сказала мне, что вполне нормально хотеть чего-то иного, чего-то отличного от того, к чему нас готовили. В результате она и сама устроилась на подобную работу, в сфере коммуникаций в журнале.
С маленьким, но стабильным источником дохода я переехала в квартиру всего в десяти минутах ходьбы от дома Оды. Она стойко преодолевала пять лестничных пролетов к моему новому жилищу, даже помогла мне тащить наверх кондиционер. Ей нравилось снимать рубашку каждый раз, когда мы добирались до верхнего этажа, думаю, к большому огорчению моих соседок. Она была моим другом больше, чем когда-либо, может, даже больше, чем когда мы решили встречаться друг с другом постоянно.