Проклятие свитера для бойфренда

Так мы и поступили – на протяжении следующих нескольких лет мы укрепили статус неразлучной парочки, если можно так выразиться. И даже когда мы не состояли с кем-то в отношениях, казалось неправильным сказать, что каждый из нас одинок, – мы всегда есть друг у друга: тот, у кого можно остаться на ночь, с кем можно решать кроссворды, делиться пивом и бургерами и давать советы, которые лучше бы мы давали самим себе. Мы частенько нервничаем и частенько волнуемся и страдаем; мы обе легко привязываемся к людям, многого от них ждем, сосредоточенно вчитываемся в SMSки и тщательно анализируем молчание в поисках свидетельств нашей желанности, доказательств, что однажды – скоро! – мы не будем так одиноки. Мы волнуемся о наших семьях и о работе. Обычно, к счастью, эти настроения не накладываются друг на друга; одна из нас печалится, а другая – утешает, напоминает, что мы обе уже были здесь раньше и что это пройдет, что мы все так же любимы и прекрасны, как и раньше, что парни вообще не умеют выражать свои чувства и что нас, скорее всего, не уволят из-за плохо составленного письма, отправленного по электронной почте.

В те редкие моменты, когда наши тревоги вдруг возникали одновременно, мы все же были способны посмотреть друг на друга и принять другого таким, каков он есть, – упрямым, добрым, способным приблизиться к тому, чего он хочет, даже если мы не могли этого сделать сами для себя.

«Где Ода?» – такой вопрос мне часто задают, когда я появляюсь на вечеринке без нее. Весь день напролет мы переписываемся в Twitter’е, даже если работаем, даже если могли бы с такой же легкостью отправлять SMSки, даже если мы знаем, что это чертовски раздражает окружающих. Нам все еще нравится делать из этого небольшое шоу. Мы все еще чувствуем облегчение от того, что обрели себя, нашли основу своей жизни и нашли того, кто может видеть другого так ясно, что нам частенько приходится проговаривать это вслух, чтобы осознать, что все происходит на самом деле.

Однажды, уже через несколько лет нашей самостоятельной жизни, Ода попросила меня вновь научить ее вязать; она училась, когда была моложе, объяснила она, но уже давно не практиковалась.

Я учила самых разных людей делать самые разные вещи: восьми- и девятилетних детей в театральном кружке – все летние месяцы на протяжении почти десятка лет; сослуживцев в рабочее время и помимо него; друзей, развалившихся на одеялах в парке недалеко от моей квартиры. Так я укрепляю старую дружбу и завожу новых друзей. Это более туманное осознание себя, чем то, что было у меня в колледже, но мне теперь нравится, что меня знают именно такой – как человека, который может пришить пуговицу, если она отвалится; кому можно написать по электронке, если вдруг в последнюю минуту нужно вышить текст песни для подарка на свадьбу; как медсестру неотложки, которая может исправить вязанье с пропущенной петлей или разуверить вас, что нет, вы совершенно правы, просто продолжайте делать то, что делаете.

Это значит, что у меня есть место и предназначение и что я, в какой-то малой степени, кому-то бываю нужна.

Ода принесла с собой обманчиво прекрасную коричневую пряжу из альпаки и набор круговых спиц. Я показала ей, как набрать петли и как выполнить лицевую петлю, и как повернуть, чтобы получилась изнаночная. Ругательства тоже были, но не так много, как при вышивании, потому что в вязании гораздо меньше возможностей совершить кровопролитие. Мы пили много вина. К тому времени, как она ушла, у нее получилось начало шарфа-хомута.

Первый шарф она забросила и второй тоже. Я стала учить ее младшую сестру, которая увлеклась вязанием так, как Ода никогда бы не смогла. Это правильно – у Оды были ее рисунки, которые она урывками рисовала в барах или в неторопливые выходные дни. Всякий раз, когда я вижу страницы и страницы ее работ, я чувствую изумление вперемешку с узнаванием знакомых образов, так же, как можно удивиться, когда вы проходите мимо зеркала и не осознаете, что видите свое отражение, и вдруг замечаете его. Она рисует небольшие повседневные вещи: женщину, ожидающую метро, опрокинутый мусорный бак на углу улицы. В каждом рисунке есть собственная спокойная и одновременно напряженная энергетика; на них нельзя взглянуть всего разок и тут же забыть о них.

Один год каждый день она рисовала свои ноги, иногда в мельчайших деталях, иногда несколькими быстрыми штрихами. Время от времени часть моей ноги или юбки попадали в ее наброски. Мне нравилось замечать их в ее записной книжке. Да, это правильно, думаю я. Я там, где я есть.

В том крошечном бутике я сама закончила вышивать слово «Игрок» на штанах, в основном для того, чтобы она больше не материлась громко и вслух, но также и потому, что мне нравится это делать, и мне нравится она, а она хотела, чтобы эти штаны были. Иногда все так просто.