Проклятие свитера для бойфренда

Из-за его размера мне приходилось сидеть с ним дома. Я могу работать над пледом только в одном месте, на диване, если только у меня вдруг не возникнет желания перетащить его на кровать. Он живет в одном месте, и я прихожу к нему, а не наоборот. Он уже выглядит, словно всегда был здесь, на подлокотнике дивана, рядом с окном; и если случайно его не поднять и не обнаружить гигантский клубок пряжи и свисающий крючок, то он похож на самый обычный плед. На самом деле это и есть самый обычный плед; и то, что он еще не закончен, вовсе не означает, что он не может меня согревать, когда я вяжу его, укутав им ноги. Гости всегда делают комплименты, спрашивают, сама ли я его связала, на что я неизменно отвечаю: «Да. То есть я все еще вяжу его».

Я вяжу его время от времени, с перерывами, под настроение. Иногда я не прикасаюсь к нему месяцами, а потом неделями работаю над ним каждый вечер, как только добираюсь до дома. Одно время я начинала с него каждое утро, просто пара петель за раз, мне нравилось ощущать его масштабы и основательность, пока я была занята планированием своего дня. Это метафора, конечно, но он просто существует. Это то, что мне и нравится в рукоделии: оно может содержать в себе столько смысла, значить гораздо больше, чем оно есть, и все же оставаться точно заданного размера и формы.

Однажды я все же переместила плед с его законного места на диване, только однажды. В Рождество, сразу после того, как умер дедушка, и перед тем, как умерла бабушка, я взяла его с собой в Вирджинию. На тот момент он был огромным, и потому его посчитали за отдельное место в ручной клади (меня пытались заставить «сдать его в багаж» на втором этапе поездки в воздушной жестяной банке, которая вмещала не более двадцати пассажиров, но я отказалась).

Я поставила сумку в ноги и несколько раз за поездку наклонялась погладить ее, словно напуганного кота в переноске.

Я летела на Рождество потому, что так было дешевле, и потому, что в тот год праздник ощущался совсем иначе. Аэропорт Кеннеди был практически безлюден. Мне это нравилось – пятиминутное ожидание в очереди на досмотр, пицца на завтрак (!) и «Кровавая Мэри», которую я заказала на странном автоматизированном iPad-сервере посреди терминала; мне нравилось, что все, сотрудники и путешествующие, были особенно вежливы, словно участники тайного сговора, все вместе и одновременно застрявшие в этом промежуточном пространстве.

Когда я прибыла в город Роанок, казалось, будто я приземлилась в музее. Это крошечный аэропорт, где всего пара выходов на посадку и две взлетно-посадочные полосы. Досмотр занимает едва ли пять минут, и теперь здесь даже есть бар, где «Кровавую Мэри» готовит и подает живой человек из плоти и крови. Из одного конца длинного коридора можно сразу увидеть «комитет по встрече», ожидающий тебя: улыбающиеся и машущие родители, брат и сестра около магазина сувениров, тетя с фотоаппаратом, высокий и спокойный дедушка, бабушка, готовая заключить в объятия и высказаться по поводу цвета твоих волос.

Но в тот день никого не было. Я спустилась по эскалатору и вышла на парковку. В Вирджинии всегда теплее, чем в Нью-Йорке, а то Рождество было слишком мягким, слишком теплым для вязаных подарков, которые я привезла в своей непледовой ручной клади. Подъехала мама на машине родителей и отвезла меня через горы в Блэксбург, где деревья ожидают в нетерпении, когда же их украсят, а рождественские фильмы надеются, что их обязательно посмотрят.

«Почему бы нам просто не отметить Рождество завтра?» – предложил кто-то из нас, и все были ему благодарны. Раньше мы посмеивались над семьей в нашем старом квартале, когда в один дождливый Хэллоуин они позвали всех родителей и попросили отложить «выпрашивание сладостей» на следующий вечер. Нельзя передвинуть праздник, презрительно фыркали мы, так же как нельзя передвинуть океан. Кроме того, мы знали, как бороться с дождем: обмотаться в дождевик или, в качестве бонуса, превратить дождевик в часть костюма на Хэллоуин, и это значило, что нам достанется больше конфет, как самым бесстрашным попрошайкам сладостей из всех.

Но иногда, оказывается, приходится все менять местами. Приходится признать тот факт, что больше нет той бесконечной заботливой близости, которая сплачивала нас вокруг обеденного стола. Приходится замедляться, понимать свои собственные пределы. Приходится создавать новые традиции.

– Смотри, – сказала я бабушке на следующее утро, которое мы назначили Рождеством. – Смотри, над чем я работаю.

– О, как мило, – сказала она, коснувшись столь знакомых ей рядов столбиков с накидом.

«Это все благодаря тебе», – подумала я, но не сказала вслух, потому что считала, что так будет всегда. Все это.

Следующей зимой, когда бабушка уже скончалась, мы встречали Рождество в нашем доме в городе Нидем.