Прóклятое золото Колымы

Перегорит костёр и перетлеет,
Земле нужна холодная зола,
Уже никто напомнить не посмеет
О страшных днях бессмысленного зла.
Нет, не мученьями, страданьями и кровью —
Утратою горчайшей из утрат:
Мы расплатились братскою любовью
С тобой, мой незнакомый брат.
С тобой, мой враг под кличкою «товарищ»,
Встречались мы, наверное, не раз.
Меня Господь спасал среди пожарищ,
Да и тебя Господь не там ли спас?
Обоих нас блюла рука Господня,
Когда, почуяв смертную тоску,
Я, весь в крови, ронял свои поводья,
А ты, в крови, склонялся на луку.
Тогда с тобой мы что-то проглядели.
Смотри, чтоб нам опять не проглядеть:
Не для того ль мы оба уцелели,
Чтоб вместе за отчизну умереть?

Родственники Д.А. Мацкевича передали для нашего музея несколько копий материалов о своей семье.

Просмотрев документы, я обратил внимание на письмо некоего И. Шитикова, датированное 22 ноября 1918 г.

Привожу его дословно.

Уважаемый Дмитрий Александрович!

Здравствуйте, очень извиняюсь, что так долго не давал о себе знать. Как вам известно, я направился домой в Питер. Но из всего этого получилось нечто ужасное. Домой, конечно, я не попал. Расскажу по порядку. В сентябре я от Иннокентия Александровича Молодых заручился документами, заверил их через правительство уральского главного уполномоченного труда, одобренного от чехословатского национального совета, полагая, что этого достаточно, чтобы мне верили в моих целях и т. п. И вот, имея на руках такие документы, я направился в направлении Перми. Прошёл сто вёрст пешком, переплыв две речки в морозные дни, перенёс столько лишений, ночевал в лесу под открытым небом в стогах сена. Наконец, подошёл к самому фронту, но тут случилось, что фронт белых покатился и я оказался в нескольких верстах от фронта. Меня арестовали как красноармейца партизанского отряда. Избили, отобрали деньги и некоторые вещи, хотели расстрелять, да слишком много было для них непонятного в документах. В целях выпытать у меня какие-то сведения отправили в штаб полка. И вот со связанными назад руками, жестоко избитого, два казака на лошадях гнали меня нагайками до штаба около 15 верст. В полковом штабе со мной обращались человечнее, но опять моим документам не поверили и отправили в штаб Иркутской стрелковой дивизии, стоящей на тракте, ведущем на Пермь, в Афанасьевскую крепость. Представьте, что и здесь моим документам, как я понял, тоже не поверили, вообще не обратили на них никакого внимания. Но меня посадили под строгий арест. 22 сентября пришли солдаты, взяли меня из-под ареста. По выходе на улицу я увидел группу арестованных солдат около 50 человек, окружённых другими вооружёнными солдатами. Меня поставили в строй и погнали к середине села. Я думал, всё кончено. Нас ведут расстреливать, что здесь практикуется каждый день. Но, к счастью, этого не было. Нас привели на середину села, окружили несколькими рядами солдат при множестве зрителей. Началась ужасная порка. Было положено на дороге несколько брёвен и снятых дверей. Был прочитан приговор одним из офицеров, и начали бить всех по очереди. Я рассмотрел подробнее всех, кого наказывали. Кроме вышеупомянутых солдат было ещё около десятка крестьян разных возрастов. И вот дошла очередь до меня. Офицер приказал мне, как и всем прочим, снять штаны и ложиться. И вот два палача – один солдат, другой офицер – начали буквально рвать моё несчастное тело. Первые около десяти ударов я выдержал, крепился сколько хватало моих сил. Я начал грызть фуражку, чтобы не подавать звука, но не вынес и я, как и другие, кричал. Кричал, как животное, которое резали, разницы не было. Как я уловил слухом, мне было решено начальником штаба дать сто ударов, но дали меньше. После порки отправили под арест. Продержали ещё две недели. Потом прикомандировали меня к обозу, в котором я нахожусь по сие время.