Проклятые критики. Новый взгляд на современную отечественную словесность. В помощь преподавателю литературы

То же самое произошло и с читателем. Его формовка, воспользуемся словом Николая Добренко, считающего, что прокрустово ложе работало только в советские времена, шла в направлении дрессировки существа, ориентированного на определенный набор тем, на определенную ее подачу, которые так или иначе оправдывают сложившийся порядок, рисуют его как лучшую эпоху «в истории России и человечества». Никогда еще мы не жили так хорошо, и лучше жить не будем – вот то, вокруг чего крутится вся современная литература, даже когда ноет о бедствиях и неустройствах сегодняшнего дня.

Алексей Варламов едва ли не в каждом интервью говорит о том, что современная литература не знает цензуры.

Это не то заблуждение, не то лукавство. Отсутствие цензуры в современной литературе мотивировано не изобилием свободы, а тем, что она вся, целиком, на выходе имеет сейчас подцензурный характер. Незачем контролировать того, кто и так уже знает границы дозволенного литературной идеологией, кто свыкся с тем, что не летать ему соколом по поднебесью.

Общая позиция, озвучиваемая теперь: литература не должна искать, тогда она не будет и проповедовать.

Литература должна транслировать уже готовое, найденное, стать лексиконом прописных истин. Потому что иных истин искать и не надобно.

«Властители дум сейчас не возникнут, и слава Богу» – заявляет главный редактор «Литературной газеты» Максим Замшев.

Вот так откровенно. Но ценно, что не затаился и сказал напрямую. Все верно. Дела обстоят так, что к литературному рулю не могут быть подпущены люди такого властительно-думающего, размышляющего рода. Вся система работает на это. То есть не нужны не только властители, с чем еще как-то можно было согласиться, но и сами думы.

Дозволенное – это уровень Водолазкина: «Российские писатели пишут ради некой сверхзадачи – помочь человеку, сделать так, чтобы читателю стало легче».

Легче! Вот лозунг эпохи.

Быть слегка вдумчивым, в меру моралистом. И побольше оптимистом.

А вот мнение Алексея Макушинского, попавшего в первые ряды литературы, видимо, за генетические заслуги перед ней, за то, что потомок родителя «Детей Арбата»: «Мне кажется, что одно из преимуществ нашего времени в том, что литература утратила свою традиционную роль, свою общественную миссию. Традиционная русская литература, которая собой замещала все… утрачивает свою роль. Я считаю, что это позитивный фактор… Все же это признак какой-то нормализации».

То есть литература перестает быть литературой. Она становится ничем. Это нормально.

Вот на таком фоне, среди вот такого откровенного признания, что мы входим в стадию нормального легкого дебилизма, возникают возгласы о нигилизме.

Но разве то, что творилось последние годы в литературе – не нигилизм в чистом виде? Литературу превратили в пустое место. Это признает даже новоявленный «защитник» отечественной словесности Герман Садулаев. Правда, просит при этом сохранить ее для потомков именно в таком виде.

Современные попытки отстоять существующее положение с паразитарным существованием толстых журналов, залезших в карман налогоплательщику, распределительной премиальной системой, убеждением, что литература не только может, но и должна существовать без читателя – разве это не нигилизм чистой воды?

У нас нет ничего. Литературные функционеры хотят, чтобы так было и дальше.

Их устраивает контролируемая (только малое может быть легко контролируемо) небольшая сфера для немногих. Что бы им пришлось делать с тем, если бы литературы оказалось много? Неподцензурная, интернетная литература и критика пугает не непрофессионализмом (откройте, к примеру, того же Водолазкина, ну что там профессионального?), а принципиальной своей неподконтрольностью, неуловимостью. Там может быть что угодно, в том числе и то, из чего что-то выйдет. В том числе и то, что отрицается последние годы – адекватное восприятие действительности, должные моральные ориентиры, вообще тот род литературы, который не согласуется с тем, что дозволен ныне литературным начальством и функционерами. Вдруг возникнет что-то новое, интересное, а вовсе не съеживающееся и не умирающее?