Проклятые критики. Новый взгляд на современную отечественную словесность. В помощь преподавателю литературы

Однако Иличевского трудно назвать современным автором. Его восхищающие критиков скитания – бегство от современности. Он не хочет отягощать себя ее тяжелой материей. Антиматерия, как и олени, лучше. Поэтому везде легок, всегда над действительностью, ищет таинственного вневременного и безлюдного. Его проза поэтому, проза туриста, космополитического Фердыщенки, верхогляда. У него никогда нет погружения вглубь. Я бы назвал манеру Иличевского безразличием в деталях. Он столь подробно расписывает места и людей, что заражает и тебя собственным к ним безразличием. Что вполне справедливо. Ведь вся эта детализация имеет солписическую природу и существует лишь в глазах смотрящего. Он то тут, то там, то за одну тайну схватится, то другую пожулькает в руке. У него нет мысли, которая была бы четко сформулирована и которой можно было бы возразить.

Проза Иличевского – опасная проза упоения состояниями без всякой мысли. Бесконечное нанизывание историй, анекдотов, портретов, сумбурных идей, запечатленных интеллектуально-воспаленных пейзажей.

Чего нет в прозе Иличевского, так это как раз ума, потому что для ума недостаточно любования тем и этим. Ум должен идти к какому-то результату, завершенности. А тут сплошное эхо девяностых.

Вы, может быть, помните эти газетенки и книжки на газетной и папиросной бумаге, заговорщицки повествующие о тайнах вселенной, переполненные сенсациями, разоблачениями, фактами, о которых вы не знали (и которых по правде никогда не было), телепередачи, предлагающие сделать «шаг за горизонт». Вот этим дешевым иррационализмом, папиросно-бумажной таинственностью, затхлостью очередного шоу экстрасенсов и астрологов полны книги Иличевского.

Иличевского хвалят за научность. Но эта его научность, я бы сказал, специфического алхимического, оккультного свойства. Еще в «Доме на Мещере» он недвусмысленно высказался о науке как «смерти, наступившей при вскрытии тайны». Наука для него – род некрофилии, надругательства, разоблачения магии.

Наука ведь не занимается скрещиванием ужа и ежа, мистической эклектикой. А научность Иличевского отдает энциклопедизмом паранауки, торсионными полями, чашками Петрика, ездой в неограниченные возможности психики от Кашпировского и Чумака. Человек, который пишет о том, что физика и есть метафизика («Чертеж Ньютона») в действительности считает науку мистикой, некромантией, компилятивным искусством, магией, вызывающей ничто. Вот эта, улавливающая дуновения ничто сфера – и есть для него правильная наука в отличие от науки, разоблачающей и проясняющей, оголяющей истину. В «научности» Иличевского ощутим совковый плоский позитивизм, скакнувший вдруг враз к таинственному, «неясному и нерешенному» после долгого гетто в рамках «антологии таинственных случаев».

Но при всем при том при этом нельзя не снять шляпу перед Иличевским.

Четверть века твердить одно и то же, не сдвинувшись ни на миллиметр. Стойкий оловянный солдатик. Продать десять раз одно и то же издателю и читателям (не думаю, что надвигающаяся на нас «Исландия» будет полна новаций – зачем? для чего?) – это достойно уважения. Это почище торговли Эйфелевой башней. Я аплодирую этому великому человеку.

Однообразие и отсутствие новизны – родовые черты прозы Иличевского. Никакого движения вперед – лозунг нашего времени.

Даже «Матисс», который формально можно прочитать как роман о девяностых, остается очередной хроникой скитаний интеллектуального бомжа.

Да, ничто двигаться не может. Для нечто нужна жизнь.

Иличевский – это вечные девяностые, прозаический и человеческий памятник им. Не потому что он о них пишет. А потому что он ими выпестован, он сам воплощение той неуверенной эпохи, открывшей для себя способность восхищаться ничем, эпохи незнания, неопределенности, очарования поэзией скепсиса и нигилизма. Он – живое свидетельство того, что те годы не завершены, что ничто той эпохи могло породить лишь ничтожество, ставшее образцом интеллекта.

В этом причина его успеха, признания, помещения в пантеон.

Что ж, говоря заплетающимися словами новоиспеченного лауреата, выступившего на вручении «Большой книги» в стиле незабвенного Бориса Николаевича: «Я очень доволен за ваш выбор». Он лучше всего говорит о глубине сегодняшнего культурного и социального падения.

Константин Уткин

Необязательная проза. «Снежок на поводке»

А. Геласимов. Чистый кайф. М., Городец, 2020

Чем хороша книжка Геласимова – так это смелой, я бы даже сказал безрассудной попыткой написать о том, чего не знает. Как говорил Владимир Высоцкий – это песни не ретроспекции, это песни ассоциации. Вот и перед нами тоже – роман-ассоциация, честно напетый с чужого голоса. Собственно, автор этого и не скрывает, непосредственно перед началом чтения честно указывая, кто да что ему рассказал. Про здоровье – один, про нездоровье – другой, про монастырь – третий. Про наркоту, я надеюсь, четвертый.