Чехарда придурков, по идее, должна была бы умилять – но вызывает отвращение. Я бывал в заброшенных лагерях, даже чай пил в бараке, видел сохранившуюся посуду, обувь, полусгнившую рванину. Я спотыкался о череп и выворачивал его изо мха. Покосившиеся вышки на маршруте – обычное дело. Ржавая колючка тоже. Да, мы пили чай – но не скажу, чтобы его смаковали или хотели отдохнуть. Выпили кипяточку за помин душ и бежать.
Никакой блокады – дебильный удав, жидко испражняющийся при виде коммунистки крысиной шкуркой (любовь нынешних писателей к испражнениями не перестает меня удивлять), не спеша пожирает крыс, люди не спеша кушают голубей, два хахаля приносят поочередно то змей (в осажденном Ленинграде работали герпетологи?), то продуктовые пайки. Ах, да, фантасмагория. Не было никакой осады. И того кэцэ, который ты положил в шапку, тоже не было. Какой кэце? Не было кэцэ.
На самом деле, совершенно искренне радует одно – наши люди обладают здоровым чувством брезгливости и способностью к отторжению всякой гнили. Бредовое бормотание Синицкой, по недоразумению вышедшее в виде книги – место ей именно что на Прозе. Ру среди самых унылых и ничтожных графоманов, откуда, собственно, ее и выкопали – будет выблевано и забыто.
Стоит читать? Каждый, конечно, решает сам. Но можно сделать один простой и действенный тест. В почти любой российской семье есть погибший на Великой Отечественной войне, или пропавший в лагерях. Достаньте их фото. Посмотрите в глаза своим предкам – а теперь плюньте в них. Плюньте в парня, который из горящего танка пулеметным огнем держал роту фашистов – а когда его застрелили, оказалось, что зря – он сам бы умер без нижней половины туловища. Плюньте в тех, кто до сих пор покоится в лесах и болотах. В детей, которые стояли на ящиках за токарными станками и выполняли взрослую норму, отдавая все фронту. В тех, кто без высоких слов положил свои жизни за вашу. Смогли? Если смогли – читайте, вам зайдет. Если нет – запомните эту фамилию и следующую ее… крысиную шкурку под обложкой смело выбрасывайте.
Графоманская голгофа
Я еще не пришел в себя от ядовитого пойла Зоси Синицкой, как наткнулся в сети на интереснейший диалог – литератор Лавлинский расстраивался тем, что премию дали Иличевскому, и обосновывал это количеством евреев в жюри Большой книги, а журналист Мильчин ехидно втыкал шпильку – так эти евреи и тебе дали премию шесть лет назад, Лавлинский. На что последний в своей манере мудро промолчал.
С евреями в литературе вообще ситуация интересная. Во-первых, перечислять их всех не стоит, это долго и тяжело – от Мандельштамов до Зильбертруда. Во-вторых, скоро великим поэтом назовут недавно почившего Гафта, золотозубого хулигана из Сокольников, и я не выдержу – средний стихотворец ну никак не может быть великим. За это меня обзовут антисемитом и я буду прижимать руки к груди и всячески оправдываться. Так что лучше я это сделаю незамедлительно и сражу врагов наповал бабкой моей бывшей жены, Эстерман, и прадедом моего сына – Милем. Да-да, папой вертолета Ми.
У премий же с евреями отношения хорошие и давние – даже новорожденная «Антоновка», подобострастно согнувшись, первые наградные бюсты выдала гениальнейшей троице поэтов – Бершину, Бруштейну, Манович. Замечательные люди, вообще не имеющие к Алексею Константиновичу отношения, зато сразу стало понятно – «Антоновка» премия правильная. Вот не знаю, как сейчас.
Вообще, конечно, забавно – стоит условно русскому литератору начать разбирать условно еврейского литератора, как он обязан не меньше абзаца посвятить оправданиям, которые, к слову, приняты не будут. Остается, напевая песню еще одного обожаемого народом еврея – «Зачем мне считаться шпаной и бандитом…» – приступить непосредственно к тексту.
Итак – книга Александра Иличевского «Чертеж Ньютона».
Вышедшая в Редакции Елены Шубиной. То есть если брать принятую мной классификацию, то эта селедка – в лапсердаке и с пейсами, заложив плавники в подмышки, бодро хвостом шлепает «Семь сорок».
Вообще у книг, издаваемых РЕШ, я заметил одну любопытную закономерность – на первых страницах их читать даже приятно, почти всегда интересно и даже захватывает.
Ближе к середине возникает непонимание – что произошло? Куда все делось? Зачем это?
После середины читатель держится за голову и с трудом пробирается между словесными нагромождениями и ускользающим смыслом, либо встречает старые, родные, знакомые до тошноты шаблоны. Это, так сказать, фирменная фишка редакции-монополиста, не меняющаяся со временем. Есть и еще одна фишка – нелепые вставки, сделанные как будто по заказу. Какие-то события, какие-то герои, возникающие непонятно откуда и зачем, лишние в тексте, не соотносящиеся с ним по смыслу и идее – но зато именно такие должны нравиться широкой публике.