Проклятые критики. Новый взгляд на современную отечественную словесность. В помощь преподавателю литературы

Он не понимает – или не хочет понять, или не может понять – что иногда надо затыкать фонтан, останавливаться, вчитываться и сокращать. Зачем? Как приятно гнать волну за волной своей велеречивости и ощущать себя умным. Очень умным. Еще умнее. Вот так и с горочкой.

Итак. Мы имеем с гуся – папашу, который суть альтер-эго автора и нужен чтобы свалить на него слишком уж замороченные умствования и защитить слабый стишок от жал критиков – я не я и лошадь не моя; кривенькое признание в любви к Москве; изобильное, избыточное, не знающее никакой меры восхищение Иерусалимом.

В этом восхищении, собственно, ничего страшного нет – имеет право. Я бы охотно прочитал путеводитель – но только написанный неИличевским. Потому что Иерусалим нашего автора… как бы помягче сказать… лишен Христианства. Богоматерь слезает с осла, облив его родовыми водами. Кое-как упоминается Спаситель. В общем, это тоже право автора – не быть верующим, не быть православным, быть, допустим, ортодоксальным иудеем.

Но, знаете, что странно? Очень странно встретить в книге, изданной в Москве, в редакции – монополисте, на русском языке для русскоязычных читателей слово «русский».

Оно было бы оправдано для, например, письма Ганса из сорок третьего года. Или какого-нибудь лесного брата, отупевшего в своей смрадной норе.

Но – что мы имеем, то имеем. В почти четырехсотстраничном труде мы два раза встречаем слово «русский». Один раз – русский бандит, олигарх, решил пробраться во власть и пригласил его, как творческого человека, сделать ему красиво. Фи, конечно он отказался.

Второй контекст еще более роскошен. Иличевский играет антонимами. Добрый – злой, красивый – уродливый, русский – религиозный.

Теперь надо помолчать и осмыслить. Сорок сороков церквей в Москве, Новый Иерусалим, тысячи святых и юродивых, Княгиня Елизавета, собравшая кровящие куски своего мужа и сказавшая – если убийца покается, я его прощу.

Опять надо помолчать, чтобы не высказаться русскими словами, которые наш любитель Иерусалима и слыхом не слыхивал. От текста с самого начала шло ощутимое высокомерие, он сочилось сквозь строки, оно дымилось в абзацах и сконцентрировалось вот в этом – русский – не-религиозный.

Легким движением пера Иличевский убрал Христианство из Иерусалима и Религиозность из русских людей.

Ну, что ж. Я, как нерелигиозный русский человек, говорю – Бог ему судья.

П.С. И надеюсь, что, таща свой графоманский крест на свою Голгофу – дотащит он его все-таки писателем.

Масковский инь-ян

И. Савельев. Как тебе такое, Iron Mask? М., Редакция Елены Шубиной, 2020

На месте Маска я бы сказал: а никак. Ты чего хочешь-то, молодой человек? Но поскольку я не Маск, да и обращается автор, собственно говоря, не ко мне, то приходится стоять в недоумении – с какой стороны к этому, так сказать, произведению искусства подойти.

Не такой простой вопрос, как кажется. Вы думаете, что – бери и читай? А потом, прочитал – бери и пиши? Хех. Не так все просто. Напишешь хорошо – попадешь под закон о пропаганде. Напишешь плохо – заклюют, заплюют, затопчут. Потому что мы толерантная страна, которая запрещает pidarasam разве что в школы приходить, а так кругом – гей, славяне!!!

Спереди, в общем, тебя встречают жеманно накрашенные глаза, сзади – призывно виляющий копчик. Поэтому подберемся сбоку, как краб.

Бесспорно, книга должна найти поклонников среди самого широкого круга читателей. Не потому, что написана она pidarasom – хотя именно им она и написана – а потому, что про. Причем не просто про, а про тех, кого все действительно ненавидят всегда и самозабвенно – про pidarasov в плохом смысле слова. Про начальство. Про большое начальство. Про очень большое начальство. Нет, еще выше – вот там примерно, да. Замах такой, что поневоле ерзаешь на стуле, боясь, как бы не навалили и опасаясь вдудия – мало ли чего они там напридумывают, а мне потом отвечать.

Но, прошу заметить, книжка – не детектив. Поэтому никаких тайн, никакой интриги, никакого нервного напряжения. Русский pidaras прощается в Кембридже (Или Оксфорде) со своим латиноамериканским партнером и летит на Родину, где собирается править глубоко ненавидимый им отец.

Чувствуете, да? Понимаете? Уже улыбаетесь злорадно – мол, говоришь, никакой интриги, а у мальчика-то с папашей наверняка конфликт, отцы и дети, на этом наша литература зиждется.

Не буду спорить. Литература – зиждется. Потому что там конфликт. Здесь конфликта нет, хотя он и заявлен громогласно.

Впрочем, не будем забегать. Итак, из несомненных положительных сторон можно отметить конфликт двух видов pidarasov – хорошего и плохого, настоящего и нет, злобного и добрейшего, инь и ян, тьма и свет.

Из несомненных отрицательных – то, что конфликт лишь отмечен, на не развернут, не разведен на пространственно-временные континиумы, фрейдистские экстраполяции не законтачены на дисфракции конгруэнтного демолиза субьекта.

Да, вот так вот. Когда от конгруэнтного демолиза должна трещать шерсть и сыпать искрами, выходит папаша в трениках и говорит – сыночка, выкинь пушку, а то найдут – срок еще впаяют.