Проклятые критики. Новый взгляд на современную отечественную словесность. В помощь преподавателю литературы

Критики, захваливающие Иличевского, весьма осторожно намекают на ее неестественность – мол, состоит из трех частей. Ну ребята, ну что вы. Книга состоит из одной части – это бесконечный, многословный, повторяющийся, запутанный мыслями и метафорами гимн Иерусалиму. Все остальное притянуто за уши и стопроцентно было дописано уже после основного массива текста. Дурацкий шестиметровый кролик из «отцовского бестиария» выскакивает непонятно зачем и так же непонятно как оказывается съедаем волками. За каким-то, простите, хреном в тексте появляется жена и исчезает вместе с тещей – померла старушка у сектантов, да и ладно.

Больше всего меня удивил суфий. Точнее, не суфий даже, а сноска с пояснениями – кто это такой и чем занимается. Вы меня, конечно, извините, но если книгу написал специалист по темной материи для своей целевой аудитории, пояснение про суфия явно лишние. А для других читателей, которым ссылка нужна, темная материя – как козе баян. Хотя… темная материя по автору – это духи. Ну, духи. Садишься в пустыне и они начинают шмыгать кругом – забавные такие, пузатенькие, страшненькие. Подлетают к автору, выпучив глазки и покачивая причинным местом. Я посмею расширить метафору – «дух» – солдат-новобранец. Значит, темная материя – это боец первого года службы. Что, съели? Я еще не так могу. Все просто, ясно и никаких шестисот страниц.

На самом деле заявленный специалист по темной материи – всего лишь маркетинговый ход. Никаких серьезных вопросов в книге не поднимается, за исключением авторской рефлексии, которой он предается с величайшим наслаждением. Основа рефлексии кто? Как его зовут? А зовут его папа. Папа – бич. Не-не-не, бич – не равняется бомж. Бич – это романтик поля, тушенки, дымного чая, чистого спирта и расхожей поварихи. Он бросает вызов гнилым городам в пользу элитарных теплотрасс и полчищ благородных комаров. Он может перебрать дизель, поиграть на скрипке, рассказать засаленной эвенкийке про темную материю и Бродского. А потом поехать в Иерусалим чтобы обкуриться травой в тусовке эмигрантских детей – абсолютно никчемных существ, уважающих Россию. При этом не забывающий нагружать сына диалогами такого плана: У тебя есть отец? – Да, это же ты, папа. – Нет, я тебе не папа, я не могу быть тебе папой, потому что если я тебе папа, то я тебе не папа, как ты этого не поймешь. – Я не пойму, почему ты, папа, мне не папа. – Потому что папа – это не папа, а сын – это не сын. – Не морочь мне голову, папа. – Да, я так и знал, что ты меня не поймешь.

Я принципиально умолчу про нездоровый фетишизм папы, что вызывает восторженные всхлипы некоторых рецензентов – да, искать в Тайване среди косеньких малышек подобие Инрид Бергман может только человек с очень богатой эротической фантазией, при этом презирающий легкие пути.

Итак, папа – почти что бич, не буду лукавить, он не совсем бич, он побичевал и вернулся к нормальной жизни, к редакциям, богеме, к богеме, мать ее, и редакциям. Он выпускает книгу стихов. И предисловие к ней пишет кто? Ну, сами подумайте, кто может написать предисловие к великому поэту? Кончено, тоже великий поэт. Кто у нас последний официальный великий? Бродский же, таки шо ви угадать не могете.

И вот тут автор прокололся. Потому что обласканный Бродским поэт должен быть предъявлен лицом. То есть текстом. Мне вот интересно, из каких сетевых подвалов выкопано это подобие элитарной поэзии? Со Стихиры? Нет? Ну, значит, сам написал. Я об этом догадывался. Я это подозревал. Хотя, возможно, это стихи какого-нибудь близкого друга, может даже известного друга – но лучше они от этого на станут.

Еще на первых страницах я заподозрил, что Иличевский склонен к поэзии. Он мечтателен и рассеян. Больше всего на свете он любит писать – это неизменное качество настоящего литератора. Он начинает строку и не может остановиться. Он не способен собраться, сосредоточится, он не уверен в своем тексте и загружает его определениями и рассуждениями сверх меры. В итоге предложение превращается в маленький рассказ, самостоятельный и весьма интересный – но никак не соотносящий с прочими маленькими рассказами. Иногда их могут соединить имена собственные – Израэль – Эль – Гударион – Хам. Когда вы видите это простое еврейское имя, носимое с гордостью, достойной сынов писания, то понимаете – да, эти десять страниц посвящены ему, Израэль-Эль-Гудариону-Хаму. И все становится на свои места.

При этом, что удивительно, текст, будучи графоманией, не производит впечатления графомании – нет, он вполне себе читабелен, внятен, прозрачен, и совершенно незапоминаем. Иличевский не понимает – как и многие современные авторы – что он пишет не для себя. Он должен писать для читателя. Но – как и у многих современных авторов – мы видим объем букв, вываленных непосредственно из мозга, сознания, души или еще откуда – и радостно предложенный публике. Кушайте, как говориться, на здоровье. Я еще наворочу.