Проклятые критики. Новый взгляд на современную отечественную словесность. В помощь преподавателю литературы

Ну-с, раз вы готовы, препоясайте чресла ломами и приступим – в разбираемом сегодня тексте будет еще много всего загадочного, аппетитного и вкусного. Два кола в животах, изнасилование школьницы – нет, не в известке, в банальном болоте – собачьи котлетки и грозные дяди на железных кораблях, который плывут-плывут да никак не приплывут.

Так же мы не ответим на главный вопрос последних десятилетий – зачем? Потому никто, никогда не сможет ответить для чего все это написано. Нынешний писатель хитер – он не будет подставлять себя, вставая на определенную позицию, максимум, на что может рассчитывать читатель – на позу. Но беда в том, что писателя, не имеющего позиции, используют именно что все и в любых позах. Он не может рассчитывать на братское плечо коллег – разве что на мутные воздыхания критиков. Но при этом он умудряется оставаться недосягаемым. Для реалистов в тексте можно откопать махровейший реализм – всякие запахи немытого тела, валики мускулатуры и так далее. Для любителей мистики – колдун и шпион в одном флаконе. Для маньяков – школьница с прозрачными глазами и торопливое, с придыханием, описание соитий.

Для дам – Ленечка. О, этот Ленечка. Вот он, главный герой, нефритовый стержень повествования, влажная мечта забальзаковских сударушек. «Мы с Леней встретились на клубной вечериночке, А по профессии она был Багдадский вор – Глазенки карие и желтые ботиночки Зажгли в душе моей пылающий костер»

Правда, немножко не понятно, почему «малютка»[1], воренок не обзавелся ни одной наколкой, даже фиксы золотой и то не было – никто бы ее не «тырснул», потому что вореныш есть вореныш – пусть не «скокарь», пусть не «щипач», тем более не «марвихер» – но все же «малютка», все же вор.

Ну да ладно. С блатарями и лагерями у авторши вообще большая проблема. Тот же любимый Ленечка – «бивень», по пояс деревянный. Он что, не может откосить при помощи честных воров от погрузки? Не играй мне на ушах, гагара. «Честняга», разгружающий уголь, не честняга уже, а «штымпмастевый», «фраер клееный».

Заслуживает внимания сцена отравления отравленными чифирем. Мне интересно – как? На каком этапе? Это точно был чифирь? Может, купчик с сахарином? А вместо сахарина как раз и насыпали крысиного яду? А уважаемая автор пробовала чифирь? Все знают – или по крайней мере слышали про чифирь. Но мало кто представляет, что на самом деле это такое. Минимум сто грамм – квадратная пачка «слона» – на трехсотграммовую чашку кипятка, которая варится на медленном огне. Когда заварка приобретает цвет кофе с молоком, его остужают и пускают по кругу. Для этого есть две причины – больше двух глотков чифиря не выпьешm, да и не стоит. Напиток немилосердно вяжет рот, и знающие люди закусывают соленой рыбой. С двух глотков сердце выпрыгивает из горла, развязывает язык, улучшается настроение, пропадает сон. Сидит компания близких людей и радуется жизни. Отказаться от чифиря нельзя, то есть можно, не не стоит. Так на каком этапе в чифирь был добавлен крысиный яд? Мне чисто теоретически интересно.

Так же интересно что там вообще происходило, в этом лагере. А происходила, судя по авторскому описанию, не много ни мало как знаменитая «Сучья война»[2]. Резня, начавшаяся в Ванинском порту и охватившая все зоны и прииски, командировки и лагпункты, больнички, БУРы и рудники ГУЛАГа. Это было весело – то «суки» подчистую вырезали «честняг», то «честняги» «сук», то всякие «красные шапочки», «челюскинцы», «упоровцы»«махновцы» и прочие «ломом подпоясанные» крушили направо и налево тех и других.

Но есть одна тонкость. На некоторых приисках, допустим, не было ни «сук», ни блатных, ни «мужиков», ни «фраеров». Потому что стране нужно было золото, или редкоземельные металлы. И если блатной не шел в забой – ему, недолго думая, пускали пулю в затылок. То есть если лагерь, про который пишет автор, обслуживал урановый рудник, то там не было «сучьей войны». Не могло быть. Ее бы просто не допустили на режимном объекте. Не могло быть никаких смазливых «петушков» Ленечек, не могло быть расконвоированных.

Точно также воры в законе боялись Колымы (не та, которая холодный Освенцим, а та, которая девять месяцев зима, остальное лето) именно потому, что стране нужны были полезные ископаемые и было совершенно все равно, кто их достанет – дворник или вор. Иван Упора (Упоров) (я так подозреваю, что неологизм «упоротый» пришел к нам именно из колымских далей) устроил бунт в Ванино с одним условием – вернуть блатных обратно на материк. В итоге его вместе с прихвостнями отправили под расстрел. То есть в отраслях, имеющих оборонное значение, государство переставало заигрывать – социально близкий, социально далекий – и выдавливало силы из всех одинаково.