Проклятые критики. Новый взгляд на современную отечественную словесность. В помощь преподавателю литературы

«Из-за отсутствия необходимых компетенций» вот так читаешь книгу про урановый рудник – и вдруг вылезает менеджер в брючках-дудочках, кургузом пиджачишке и душащем фиолетовом галстуке. И начинает – а какие у вас компетенции? А какую целевую аудторию вы видите для своих книг? А коммерческий успех вашего кейса? А почему у вас такой лук?

Мда. Пора заканчивать, а то попаду в непонятное, а я, как битый литературный фраер, этого допустить не могу…

Стрюк – дореволюционная феня – гуляка при деньгах, зашедший в кабак или игровой притон (обычно совмещались)

Бивень – дурак.

По пояс деревянный – то же самое.

Укроп Помидорыч – презрительные лагерное название интеллигенции. Упоровцы – сторонники Ивана Упоры (Упорова), ссученого вора, взявшего власть в пересыльных тюрьмах Ванино.

Махновцы – именно махновцы, в прямом смысле.

Челюскинцы, Один на льдине, Ломом подпоясанный – битые фраера (бывалые зеки), дающие отпор и ворам, и сукам одинаково.

Мастырка – записка, сообщение.

Цинканули – сообщили.

П.С. Приношу извинения за избыток лагерного жаргона, но, как говорится, текст обязывает.

Вадим Чекунов

Несчастье Алексея Иванова

А. Иванов. Ненастье. М., Редакция Елены Шубиной, 2015

Писатель Алексей Иванов похож на бобра. Не внешне, разумеется, а взглядом на окружающий мир и литературными своими особенностями.

Некоторые критики восторженно называют его «литературным хамелеоном» – мол, Иванов такой переменчивый, такой разнообразный, каждая его новая книга это нечто совершенно новое… Мне это сравнение кажется несколько двусмысленным (наверное, испорчен чеховскими рассказами). Я все же настаиваю на нейтральном и даже в чем-то положительном бобре.

Обстоятельный, рачительный Иванов сооружает свои текстовые запруды по выверенному и вполне годному плану.

О пропившем глобус географе я читал давно, а относительно свежая книга «Несчастье» была у меня на слуху и, наконец, пред очами оказалась.

Вообще я человек слегка консервативный и люблю так называемую «радость узнавания». Мне даже понравилось, что я снова вижу знакомую бобровую запрудь, сделанную по прежнему образцу. Ну конечно – все тот же нескладный герой-недотыкомка (в одной книге у него смешная фамилия Служкин, а в другой – жалкая Неволин), все тот же жовиальный дружок его (носящий простецкую и крепкую фамилию Будкин, или залихватски-лиходейскую Лихолетов). Все те же семейные неурядицы, все те же древесно-стружечные диалоги и вымороченные ситуации. Справедливости ради, и все те же прекрасные описания природы и городских пейзажей – вот тут Иванов бесподобен. Красиво пишет. Иногда, правда, в ущерб смыслу подпустит красивостей… Но все равно заметно, что природу писатель любит.

Жаль, что он на ней, на матушке-природе, не останавливается и начинает писать про людскую жизнь.

У редко покидающего пределы своей запруды писателя-бобра Иванова знания о жизни людей своеобразные. Конечно, он знает, что люди – это такие существа, которые едят, пьют, разговаривают и всякое прочее делают. Но каким образом все это у людей происходит – у Иванова особые представления.

Иванов не одинок в своем несчастье незнания жизни. Есть множество авторов-космонавтов, для которых попытка описать выходящее за пределы их эмпирического опыта сродни выходу в открытое пространство без скафандра – с ожидаемым финалом.

Это может быть никому неизвестный автор, чья рукопись попала в редакцию самотеком. Вообще я люблю читать самотечные тексты – в каждом найдется что-нибудь поразительное. Вот, например, пишет автор про бездетную пару, решившую усыновить ребенка. Идут они в детдом, на экскурсию. А дальше: «мальчик им очень понравился, и, подписав какие-то бумаги, они забрали его к себе домой из детдома». До сих пор помню испытанное мной восхищение – так элегантно обходить сложности жизни дано не каждому…

Это может быть автор поименитей, типа Сергей Минаева, у которого герой мается на перроне Рижского вокзала в ожидании поезда на Волоколамск. О том, что электрички ходят с другой платформы и надо пройти метров двести правее – ему невдомек. Вернее, самому Минаеву невдомек, вот он и подставляет героя. И как мне герою сочувствовать, если он такой идиот, что не может разобраться в простом вопросе? Тем более я еще в третьем классе самостоятельно ездил с Рижского на дачу свою, под Истрой, вполне успешно.

Это может быть даже любимец школьников младшего и сильно зрелого возраста Дмитрий Глуховский. Глуховский запросто наделяет героя (доходягу, бывшего студентика-филолога) чудовищной физической силой – шутка ли, сначала «передернуть затвор» у пистолета Макарова, а затем, вспомнив, снять его с предохранителя. Для дам: это все равно что открыть запертую дверь сейфа без ключа, просто дернув ее, а потом начать вводить код или звенеть ключами.

Но вернемся к нашему замечательному Алексею Иванову и его произведению.

Наверняка уже внимательный читатель хочет меня одернуть – что ж ты, мол, распинаешься про детали, а сам название ивановской книжки взял, да и переврал?